Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

Как ни пыжился, но все равно продолжал клевать носом, периодически вырубаясь и снова встряхиваясь. А вот Шульц держался молодцом – бдительно нес вахту, то и дело пихая меня в бок: «Это еще кто?» – если из дома вдруг выходили или, наоборот, входили. И я ему рапортовал: «Это Каспарян, гитарист “Кино”».

– Здесь что, вся группа в полном составе собралась?

– Да нет, что ты. Каспарян один приехал специально для того, чтобы с Цоем записать болванку следующего альбома.

И про себя добавил: «Черного», как после выхода в свет его негласно окрестили поклонники Виктора Цоя, только вот сами рок-творцы, ваявшие альбом, об этом трагичном названии даже не догадывались. И дай-то Бог, чтобы эта работа для группы «Кино» не стала последней в их дискографии, а сам альбом в конце концов вышел под другим названием – ободряющим, оптимистичным, обнадеживающим… Ну хотя бы «Кончится лето» – по названию открывающей альбом песни. А что? Отличная вещь, очень эмоциональная, вполне достойная дать название всему альбому.

Позднее мы с Шульцем наблюдали, как Каспарян готовился к отъезду, перетаскивал инструменты, портостудию, усилитель с колонками из прилегающего к дому одноэтажного сарайчика, где была оборудована временная студия, в чрево открытого багажника автомобиля, готового выехать в Ленинград. Мы осознавали: на наших глазах происходил знаменательный момент… Ну вот и все: что надо, погружено, друзья перекинулись последними фразами, крепко обнялись в последний раз. Неужто тоже в последний раз? Ну нет, это мы еще посмотрим… Исход истории еще не предрешен, фортуна в наших руках, мы в силах повернуть колесо времени вспять, и это нам по силам.

Машина отъехала. Виктор вернулся в дом. Можно было ослабить внимание…

Мои расплывчатые размышления в полудреме прервались очередным тычком меж ребер – Шульц интересовался, что за пожилая седая женщина вышла из дома нарвать зелени на огороде.

– Должно быть, хозяйка дома – Бироте Луге, работница местного рыболовного заводика.

Позже, когда хозяйка вернулась в дом, на лужайку выскочили двое мальчишек, наверное, лет пяти и десяти. Тот же вопрос.

– Я думаю, это дети Виктора и Наташи. Тот, что помладше, – Саша, пятилетний сын Виктора.

Виктор возле дома больше не появлялся – может, рыболовные снасти ладил, ведь он собирался рано утром ехать на рыбалку. В тот вечер, как вспоминала позднее Бироте Луге, ее столичные квартиранты-дачники допоздна засиделись в гостиной, заговорились, хотя Виктору предстояло встать в пять утра.

Наконец во всех окнах дома погас свет. Мы еще выждали часок, чтобы очередного облома не случилось, а потом, как завзятые воришки, перемахнув через невысокий заборчик, неслышно на цыпочках подкрались к припаркованному у дома «Москвичу». Шульц порывался отгрузить пачку сахара прямиком в бензобак, уже и заглушку открутил, но я ему не позволил: нечего машину хорошего человека гробить, она ему еще пригодится – для этого мы и здесь! В общем, ограничились тем, что попросту проткнули шину шилом из запасников Шульца, которое тот выудил из своего необъятного рюкзака. Потом еще одну. Я стоял и с преступным упоением слушал, как из покрышек с шипением выдувается сдавленный воздух. Машина прямо на глазах просела на один борт. Мы так же тихо, как пришли, убрались восвояси. Взошла луна. На небе зажглись звезды. Теперь можно было расслабиться. В лунном свете был хорошо виден результат наших скромных усилий – машина заметно покривела. Все. Дело сделано. Вот так просто. Даже не верилось. Что теперь? Я взглянул на циферблат: часы показывали полночь. Начинались новые сутки.

Заночевать мы решили на пляже у моря. Оно было рядом. Сразу за домом. Поднявшись на высокую песчаную дюну, мы очень скоро оказались между стройными рядами высоких корабельных сосен, растущих на ней. Шли вслепую, на шум прибоя, который с каждым шагом становился все громче и громче, и вскоре, увязая в сухом песке, оказались на пляже – ни одного огонька вокруг, только на воде живописно отливала серебром лунная дорожка. Тут мы, гордые от содеянного, дали волю нашим чувствам, которые с избытком переполняли нас. Наверное, без малого минут десять носились с воплями по песку, ликуя, как черти угорелые, кувыркаясь, хохоча и бегая взад-вперед, заодно разминая затекшее тело. Неожиданно Шульц, едва переведя дыхание, выудил из рюкзака бутылку померанцевой водки и две банки с консервами – «Шпроты», со всем известной характерной черно-золотой наклейкой.

– Давай, – говорит, – это дело по-людски отметим… Да и пожрать не мешает.

Консервный нож у него тоже не залежался – допотопный, из советского прошлого, с деревянной ручкой, а в придачу он достал краюху черного хлеба. И когда он только всем этим добром затарился? Я даже не заметил.

Пить пришлось, само собой, из горла. А как иначе? Для проформы, чтобы создать видимость соучастия в распитии, я чуть-чуть приложился к горлышку, а сам пить не стал, то есть не стал проглатывать внутрь эту гадость – я же уже говорил, что терпеть не могу крепкие напитки, в особенности водку, так что, не привлекая внимания напарника, просто выплюнул ее в сторону. Благо, в темноте он не заметил. Вот Шульц налегал как надо и все приговаривал:

– Ты давай, давай, чувачок, закусывай, а то быстро закосеешь.

Закосел, конечно, не я, а он сам. Вылакал в одиночку почти всю бутылку и отрубился, упав носом в песок, я его отволок под сосну на случай дождя; он настолько лыка не вязал – даже не ойкнул, только пару раз громко всхрапнул, точно хряк в свинарнике. Пора было подумать о еде. Есть и правда очень хотелось. Я слегка поковырялся в банке и не заметил, как вычистил содержимое корочкой хлеба, только червячка заморил. Одно название – «шпроты», а съестного там – на один зубок. Потом пошел собирать дрова для костра – впереди же ночь, и с моря задувало будь здоров как. Костер пытался разжечь при помощи «фуззовой» зажигалки и стыренного журнала, но это оказалось пустой затеей. Глянцевые странички, которые я безжалостно выдирал с мясом из журнального хребта, гореть не хотели, сворачивались в трубочку, скукоживались на глазах и, рассыпаясь в пепел, нещадно чадили, огня практически не давали и плохо разгорались не в пример сухим сосновым веткам, горевших быстро и ярко. Так что в конце концов я плюнул на бумажную растопку и когда костер трескуче разгорелся, без зазрения совести спалил в огне весь журнал вместе с обложкой.

При свете костра приступил к важному делу – уничтожению вещественных доказательств: вытащил из рюкзака «Полароид» – мне необходимо было замести следы, выступив в роли «чистильщика времени», чтобы, не дай бог, что-нибудь где-нибудь ненароком не вылезло… Неподалеку нашел здоровенную сосновую корягу и начал ею рыть яму; думаю: схороню в ней все, что является лишним для нынешнего времени. Осечек больше быть не должно, хватит с меня обломов. В будущем такое не должно повториться. Или в прошлом? Вдаваться в тонкости не стал, чтобы не расслабляться…