Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Правда, впечатляет: семена клещевины, яд, генерал, снующий с зонтиками… Что верно, то верно — не товарищ Крючков создал эту сверхсекретную лабораторию, но, судя по информации своего бывшего офицера, имел к ней отношение.

Первый подкоп под КГБ в направлении этого гордого порождения человеческого разума совершила газета «Московские новости», за ней несмело, но все же подали голос и другие газеты. Наиболее примечательно следующее обобщение одной из них:

«Опубликованные недавно в газете «Московские новости» данные о существующей в ведомстве Берии секретной лаборатории по проведению опытов на людях не явились новостью для венгерского историка Миклоша Куна — одного из крупнейших в мире специалистов по истории СССР, и особенно истории НКВД (это ведь не случайно, что историк СССР является и историком ВЧК-КГБ, одно без другого невозможно. — Ю. В.). Более того, в интервью будапештскому журналу «64 часа» Кун пополнил эти сведения дополнительной информацией.

Лаборатория под руководством Судоплатова, о котором идет речь, существовала в недрах НКВД еще в конце 20-х годов, когда во главе этого ведомства находился Генрих Ягода. Сначала она проводила опыты на животных, а затем добралась и до людей (надо полагать, одним из таких людей явился Максим Горький. — Ю. В.)… Возможно, первой ее жертвой был знаменитый психиатр Бехтерев, имевший неосторожность обнаружить у Сталина симптомы шизофрении. За ним последовали сын Троцкого и сам Ягода. С 1938 по 1941 год через зловещую лабораторию прошли по меньшей мере 150 человек (несомненно, это все именитейшие люди, простых гробили конвейерным способом — пулей в затылок или висок. — Ю. В.).

Судоплатов, которого Кун называет «советским Эйхманом», с не меньшим основанием может быть охарактеризован как «советский Менгеле» или «советский Скорцени».

Во время войны он возглавлял особое карательное подразделение, действовавшее в районе активного партизанского движения и имевшее целью ликвидацию партизанских командиров, проявлявших, по мнению московских руководителей, чрезмерную самостоятельность. После освобождения от гитлеровцев Западной Украины Судоплатов занимался выявлением «неблагонадежных элементов» среди тамошнего населения. По свидетельству одного из помощников Судоплатова, Меньшагова, его шеф лично принимал участие в пытках и особенно любил собственноручно пытать женщин.

Начав войну в звании майора, Судоплатов закончил ее генерал-лейтенантом (вон куда может клещевина увести! — Ю. В.). В послевоенный период он «наводил порядок» в странах Восточной Европы. В 1953 году (после смерти Сталина и ареста Берии — Ю. В.) он, в отличие от большинства других ближайших подручных Берии, сумел избежать суда, искусно симулируя сумасшествие. Однако, когда в 1957 году (я в тот год установил свои первые всесоюзные рекорды по тяжелой атлетике. — Ю. В.) Судоплатов был переведен в Казанскую спецбольницу, пользовавшуюся дурной славой, он предпочел «выздороветь», после чего суд приговорил его к 15 годам заключения.

После отбытия наказания (в основном во владимирской тюрьме) Судоплатов вернулся в Москву и без труда получил там работу и квартиру. В настоящее время, по имеющимся у Куна сведениям, он продолжает безбедно жить в Москве, получая хорошую пенсию».

Да и как посмеет обидеть старика советская власть! Она же знает, чем обязана вот таким Судоплатовым. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет.

В 1952 г. терапевт кремлевской больницы Софья Исааковна Эйтингон оказалась на Лубянке по делу «врачей-отравителей» (престарелый диктатор усмотрел в своих немочах козни врачей). После инсульта и смерти диктатора в марте 1953-го и своей безусловной реабилитации Софья Исааковна наотрез отказалась служить в «кремлевке» (так в просторечии именуют данное лечебное заведение, до сих пор о нем бытует шутка: «Врачи анкетные — полы паркетные»). Со второй половины 60-х годов и до 1977-го я обращался преимущественно к Софье Исааковне (естественно, каждый визит за плату). Она была терапевтом высокого класса.

От нее я неоднократно слышал о старшем брате, который подвергся репрессиям и теперь опасно хворает. Я относился к ее жалобам с сочувствием, не проявляя, однако, интереса к самому брату. Тогда, доживая, мучилась в болезнях целая когорта бывших заключенных: они сотнями и сотнями тысяч хлынули из лагерей и тюрем после 1956 г. Что брат?.. Всего лишь еще одна беда.

С Софьей Исааковной мы встречались десятки раз, можно сказать, дружили. Она рассказывала об аресте и обыске («„Разденьтесь!.. Повернитесь кругом!.. Нагнитесь. Положите руки на ягодицы. Раздвиньте! 11Если обыскивает женщина, она… надев резиновую перчатку, выщупывает влагалище…» — из справочника Жака Росси), о ретивом полковнике Рюмине, допросах, «наседках», предателях… Отложился в памяти один из рассказов. Нахраписто и особенно оскорбительно вел допросы один из следователей, высокий красивый полковник. Обессиленная, измученная, не имеющая возможности постоять за себя, Софья Исааковна (тогда еще сравнительно молодая женщина), повинуясь неосознанному порыву, как бы невзначай обронила на очередном допросе: «Вы знаете, гражданин начальник, я опытный врач и смею вас заверить — вы больны давно и неизлечимо: у вас запущенная форма рака». Сказала страстно, убежденно и смолкла, закусив губу.

На следующий день означенный следователь не появился. Надо полагать, кинулся по врачам или вымолил отпуск для поправки здоровья и расшатанных нервов. Увидела его Софья Исааковна спустя 3 или 4 месяца. Даже она, привычная ко всему за годы врачебной практики, была поражена: перед ней стоял жалкий остов того, что являл собой, казалось бы, «выставочный» образец славянина. Элегантный костюм сидел на удалом опричнике отнюдь не по-светски (полковник зачастую наведывался в штатском — костюмы все были от хорошего портного; не те, готового пошива, что выдают офицерам КГБ вместе с военной амуницией). А сам — одни кости. Взгляд потух. С лица изжелта-бледный, с внушительными отеками под глазами.

Он тут же спросил, чрезвычайно волнуясь, сколько ему еще жить. Софья Исааковна ответила с безоговорочной определенностью: «Самое большое — восемь недель. Ошибка исключена. У вас, гражданин начальник, уже метастазы, а это, знаете ли… Вы безнадежны».

Ранг кремлевского врача придал словам авторитет и вес. В представлении «выставочного» славянина специалиста выше существовать не могло.

— Уже много позже прослышала: вроде бы умер через семь недель, — вспоминала Софья Исааковна. — И уж какой там диагноз — откуда знать? После, на свободе, раскаивалась: убила ведь! Обычным словом убила, ненавистью. Убила — это факт!