Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Генерал Врангель рисует нам портрет Духонина:

«По приезде в Могилев я явился к генералу Духонину. Я видел его впервые. Среднего роста, полный, румяный, с густыми вьющимися черными волосами, чрезвычайно моложавый, он производил впечатление очень мягкого, скромного человека. Он стал уговаривать меня отменить мое решение, доказывая, что при нынешних настоящих условиях долг старших начальников — оставаться в армии… Еще через несколько дней мне была предложена должность командующего войсками Минского округа, на что я, конечно, ответил отказом…

К обеду пришел генерал Духонин, просидевший у нас часов до десяти, он, видимо, рад был отдохнуть от дел, рассказывал многое из прежней своей службы, с особенным удовольствием вспоминал о времени, когда командовал 165-м Луцким полком. Полк под его начальством имел немало славных дел, и Георгиевские кресты, украшавшие грудь и шею генерала Духонина, говорили об этом…

В день, когда мне стало известным о назначении Верховным главнокомандующим прапорщика Крыленко, я решил уехать из армии. Генерал Духонин меня более не удерживал».

Из Петрограда на ставку двинуты составы с революционными матросами.

«Матросы рекрутируются у нас в несравненно большей степени, чем сухопутная армия, из пролетариата, из рабочих… Все это делает флот более пролетарским… по психологии. Но в то же время флот, как и армия, является потребительной, непроизводительной организацией, матросы представляют собой деклассированную часть пролетариата, и это усиливает наклонности к максимализму и анархизму, свойственные российскому рабочему классу в целом…» [56] Октябрьский переворот. Факты и документы. Под ред. Н. А. Рожкова. Пг., 1918, с. 18.

Страх перед фронтом и боевыми действиями так же разложил флот, как и весь Петроградский гарнизон. Никакая сила не могла заставить покинуть солдат и матросов тыловые казармы, кроме демобилизации. А ведь Петроградский гарнизон — это сотни тысяч солдат и матросов, влияние их на революционные события оказалось решающим. Они явились опорой Ленина в его антивоенной агитации, чутко отзываясь на каждое брошенное слово. Гарнизон вообще охотно шел за левой фразой, особенно погромной. Недаром матросы Балтфлота после рассыпались по всей России, составив костяк любой вольницы, анархии и всякого рода насилий.

И вот эшелоны с этой пьяной, никого и ничего не признающей ордой в бушлатах науськаны и спущены на могилевскую ставку…

Шполянский писал:

Написано жестко, но, уже тронутая тленом разложения, хлебнув кровавого напитка вседозволенности, эта среда могла только разрушать. И ей льстили, ее взращивали для этой роли. И она не подвела…

19 ноября Духонин приказывает освободить из-под стражи всех еще не освобожденных «быховцев». Последним обретает свободу Корнилов. Духонин отдает себе отчет в том, что представляют собой «пассажиры» этих «полосатых» составов для «быховцев». Притравленность их к словам «буржуй» или «генерал» такова, что они убивают раньше, нежели успевают подумать. Ужасами расправ заполнены газеты тех месяцев, ими полны воспоминания очевидцев. Всякий, кто смеет им возражать, поднимается на штыки. Их бог — маузер, грехи им отпускает Ленин. Он им внушил, что они прокладывают дорогу революции…

На Могилев накатывают эшелоны с матросами. Все живое — прочь с дороги: Кронштадт идет!

Этой ордой в эшелонах командует новый Верховный главнокомандующий — бывший прапорщик Крыленко. Человек, как покажет история, заурядный, во всем потрафляющий Чижикову. Правдолюбец по отношению к себе и жестокий палач для всех прочих, а точнее, для тех, в кого ткнет перст вождя. В общем, ублажал «женевскую» тварь, пока перст вождя не ткнул ему в лоб…

Оставил Локкарт, не погнушался, и портрет товарища Крыленко:

«…Крыленко, эпилептический дегенерат, будущий общественный прокурор и самый отталкивающий тип из всех, с кем мне когда-либо приходилось встречаться среди большевиков» (такую характеристику заслужить надо).

Хорош вожак для хмельно-разбойной орды матросов. Еще надо прибавить к портрету упоминание о росте — исключительно маленький…

Духонину жить ровно сутки. Господи, взмыть птицей, лечь на крылья и улететь!..

В ночь на двадцатое Корнилов срывается со своими телохранителями-текинцами (отборнейшие воины-туркмены, кавалеристы высшей пробы, бесстрашные в бою).

Все позади: служба царю, ранения, плен, побег, попытка укрепить новую республиканскую власть, арест и заключение. Генерал свято верует в свою звезду. Впереди необыкновенная жизнь — жизнь во имя новой России! Она возродится — это непременно! И добудет ей возрождение клинком и пулей он, Лавр Корнилов! Очнись, Россия!

Утром двадцатого по путям могилевского железнодорожного узла погромыхивают составы, битком набитые матросами и солдатами. Ставка будет служить революции!..

2 ноября 1917 г. горьковская «Новая Жизнь» печатает письмо генерала Верховского.

«Я глубоко возмущен тем, что меня, не спросив, включили в список министров (Ленин составляет первый Совет Народных Комиссаров. — Ю. В.). Ни в какие соглашения с большевиками я не пойду, так как люди эти, все обещая, ничего не дадут. Вместо мира — междоусобная война; вместо хлеба — голод; вместо свободы — грабежи, анархия и убийства.

Мир может дать только правительство, признанное всей страной. Крестьяне, Юг, казачество соглашения с большевиками не признают. Я боролся за активную политику мира, но никогда не пойду вместе с людьми, у которых руки в крови от предательского убийства.

Мы должны спасать страну от анархии. Нужно бороться за порядок, а большевики ничего, кроме позора, не дают».

Могилевская ставка…

Здесь, в Могилеве, побывал Карл Двенадцатый — об этом хранят память земляные валы. В «Карловой долине» шведский король обедал.

В 1780 г. в Могилеве Екатерина Вторая вела беседы с австрийским императором Иосифом Вторым в дни его визита в Россию. Их связывала личная дружба.

И здесь, в Могилеве, несколько недель лежал больным император Александр Второй. А знай, что на Обводном канале бомба Игнатия Гриневицкого раздробит ноги, — поди, так и остался бы в Могилеве. А чем плохой городок? Хотя, по зрелом размышлении, и здесь достали бы «свободчики». Торопил разночинно-интеллигентский люд революцию. Зарево свободной жизни видел в каждой новой листовке, каждом «непорядке», волнении и, уж конечно, убийстве сановников.