Алексей Иванов - Тени тевтонов

— А что я сказал? — тупо удивился Кох.

— Вы сказали, что мы, когда отступаем, перестаём быть немцами.

Кох усмехнулся. Геббельсовская трескотня всегда воодушевляла дураков.

А Людерс вспоминал зиму в Пиллау и убеждался в правоте гауляйтера. Беженцы рвались попасть на суда. Страх лишил людей достоинства. Милые гимназистки, одноклассницы Хели, и добропорядочные матери отдавались морякам, чтобы их взяли на транспорт, и Людерс не раз видел, как женщины и девушки бесстыже совокуплялись с мужчинами в тёмных подъездах, сараях и подворотнях. Исчезло даже чувство самосохранения. Эвакуационный пункт располагался в гостинице «Золотой якорь», и перед крыльцом днём и ночью стояла бесконечная очередь; когда русские штурмовики неслись с неба в атаку, строча по набережной из пулемётов, люди не разбегались, чтобы не потерять место, а просто ложились на мостовую под пули; потом они вставали и молча смыкали строй, не обращая внимания на убитых. При бомбёжках солдаты-дезертиры первыми бросались в бомбоубежища, отталкивая детей.

Для семьи доктора Хаберлянда и для Грегора Людерса с племянницей господин Кох подписал разрешение на выезд. Людерс и Хельга с вещами пришли на причал, где загружался теплоход «Марс». Власовцы в овчинных шапках охраняли сходни от истеричной толпы, а в толпе рыдали, умоляли и падали на колени, кто-то совал караульному пачку рейхсмарок. Без документа на борт принимали только матерей с грудными детьми. Людерс увидел, как с высокой кормы «Марса» на верёвке спускают корзину с младенцем. Какая-то женщина схватила дитя и побежала к сходням. Через некоторое время с кормы «Марса» опять спустилась корзина с тем же младенцем, и опять какая-то женщина схватила дитя — билет на корабль. А в третий раз что-то случилось с верёвкой, и корзина перевернулась в воздухе. Младенец бултыхнулся в воду. Людерс потрясённо смотрел на эту воду — серую, с кусками льда. За кормой теплохода плавали стулья, чемоданы, подушки и рыба, оглушённая бомбами.

Если эвакуацию не остановить даже гауляйтеру, а солдаты погибают на фронте, прикрывая бегство гражданских, то он, Грегор Людерс, должен быть с солдатами, а не с беглецами. Людерс положил руку Хельге на плечо.

— Ты поедешь одна, Хели, — твёрдо сказал он.

Глаза Хельги распахнулись.

— Нет, дядя, — ответила она. — Я буду с тобой. Я вернусь домой.

Людерс понял, какую прекрасную девушку он вырастил. Понял, как любит её и скорбит о том, что ждёт их впереди. Но так надо для родины.

— Мы — немцы, моё сокровище, — прошептал он, обнимая Хельгу. — В нас гордая кровь тевтонов, и во мне, и в тебе. Мы никому не уступим.

Люди на пирсе думали, что этот седой краснолицый старик прощается с тонкой светловолосой девушкой, потому и обнимает её. В общем, так и было.

Людерс записался в фольксштурм. Его назначили командиром роты и отправили на обучение в Кёнигсберг, в гинденбургские казармы. Здесь располагалась диверсионная школа абвера, где готовили агентов для заброски во вражеский тыл; сейчас программа школы была переделана под новые задачи — под ведение партизанской войны на оккупированной территории.

Вернувшись в Пиллау, Людерс принял роту фольксштурма — стариков и подростков с панцерфаустами и ручными пулемётами. Из самых надёжных бойцов он сформировал тактическую группу «Вервольфа». Командование ознакомило Людерса с устройством подземного комплекса «HAST».

В середине апреля русские приблизились к Пиллау. Батальон Людерса оборонял второй рубеж — Лохштедтский. Людерс попросил разместить его роту под стенами замка. Он хорошо знал окрестности: он же сам привёз музей доктора Хаберлянда в Лохштедт и бережно расставил в подвале старинную мебель и ящики с экспонатами. В замке Людерс защищал свои сокровища.

Из траншей перед Лохштедтом он впервые увидел русских. Русские были точно такие, как про них рассказывали по радио: грязные, упрямые азиаты, не ведающие страха смерти. Среди взрывов Людерс вновь почувствовал себя молодым. Земля качалась под ногами, будто палуба крейсера «Кёнигсберг». Русские давили тупо и беспощадно. Они загнали солдат и ополченцев в замок, а потом полезли в окна. Рубеж пал. Для последних бойцов Людерс открыл проход в бункер гауляйтера и в железнодорожный тоннель.

И вот теперь всё закончилось. Война проиграна. Фюрер мёртв. В Пиллау хозяйничают враги, а он, Людерс, потерял свою группу «Вервольфа». Куда все подевались? Погибли? Отступили на Фрише Нерунг? Попали в плен?.. В душе у Людерса была только тьма, и её не мог рассеять мигающий и тусклый свет от лампочки под потолком этого каземата.

— Где Гуго? — пьяно спросил гауляйтер, глядя на Людерса.

— Он придёт, — пообещал Людерс. — Отдохните, господин Кох. Вы очень устали. Я понимаю, как вам тяжело. Но вы — последняя надежда отечества.

С северного горизонта, со стороны Скандинавии, ветер тащил сизые тучи. Небо отяжелело неизбежным дождём. Володя и Хельга вязли ногами в песке; вместо янтаря в нём порой посверкивали стреляные гильзы. Тревожно хлопал прибой, словно море к чему-то готовилось. Вдоль изрытого воронками пляжа, как надолбы, тянулись ряды обгорелых столбов — опор былого променада. В прибрежный холм — в древнюю дюну, остановленную корнями лесопосадок, — была вкопана бетонная батарея. Её длинную низкую стену рассекали прорези амбразур. На полукруглых выступах барбетов лежали плоские бронебашни в облезлом камуфляже. Толстые спаренные стволы дальнобойных морских орудий мёртво смотрели куда-то вкось над беспокойным взморьем, будто этой многобашенной батарее свернули все её смертоносные головы.

— Я не помню, как строили пушки, — призналась Володе Хельга. — В моём любимом Пиллау всегда было только солнце, только лето…

За батареей распростёрся пустырь с крестами — кладбище. Хоронить там начали с февраля, когда привезли тела погибших на лайнере «Густлоф». А за пустырём в море уходила стрелка мола, отороченная белым кипением волн. По другую сторону от батареи вдаль раскатывалось безлюдное побережье, на котором кое-где горбились подбитые танки, уже до бортов занесённые песком.

— И ещё раньше на море всегда были корабли… — добавила Хельга.

Большие сухогрузы шли через пролив и гудели, приветствуя цитадель. Дважды в неделю лоцманский буксир осторожно заводил в узкий Иннехафен огромный лайнер-паром «Танненберг» — белый-белый, как мечта. Казалось, что этот гигант был больше Хакена и выше Лоцманской башни. Десять раз в день в Пиллау прибывал поезд из Кёнигсберга, и шумная, пёстрая публика с чемоданами перетекала на Морской вокзал, откуда пассажирские пароходы, дымя трубами, отправлялись в Лиепаю, Мемель, Киль и Данциг. Магистрат устраивал торжества, когда из солнечного сияния выплывал стройный крейсер «Кёльн», «покровитель» Пиллау от Кригсмарине: девушки встречали его на Курфюрстенбольверк и махали флажками красивым морякам. Юная Хельга Людерс не думала тогда, что крейсер — это хищная машина смерти.