Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

И. В. Сталин. 1937 г.

1919 г. Партизанский отряд в тылах казачьего края атамана Г. М. Семенова.

Осень 1919 г. Село Сепичево Пермской обл. Жертвы белого террора.

Красный террор окажется куда более охватным и «массовидным» (выражение Ленина), но проводился главным образом в тылу и тайно, без свидетелей.

Все для победы над белыми! Москва, Красная площадь, 1918 г.

Палач и жертва (уже в гробу).

4 декабря 1934 г. Сталин и Каганович у гроба Кирова.

Сейчас же, в 1920-м, партийный стаж Александра Александровича тянет на все 20 лет — это уже всероссийского значения работник. Недаром Александр Александрович позволяет себе не во всем соглашаться с самим Лениным. А что, Ленин — там, в Москве, а он, Ширямов, — в Сибири, кому где видней?

Словом, уверенно чувствует себя в партийных делах товарищ Ширямов, а у себя, в Сибири, и подавно. Сам советскую власть заводит. С конца 1919-го возглавляет Сибирское районное бюро комитета РКП(б).

Без сомнения, Александр Александрович из тех немногих, кто посвящен во все тонкости «женевского» будущего новой России, и потому подтягивает к пониманию этих тонкостей своих молодых товарищей по вере. Гордость его: Семен Чудновский — кремневый партиец, и с полетом, хваткой.

Ширямов воспитан на трудах Ленина — от всего другого его тошнит — и поэтому не может не презирать Федоровича, как, впрочем, всех эсеров и меньшевиков (для «бэков» [71] Большевики (жарг.). они за недоумков). Александр Александрович считал Политический Центр другой ипостасью все той же колчаковщины — по данным вопросам у него возникли острейшие разногласия с Москвой и Краснощековым, которого он в свою очередь тоже относит к откровенным соглашателям, едва ли не ренегатам рабочего класса.

Однако в данный момент, когда каппелевцы разворачивают части на окраине Иркутска, товарищ Ширямов вынужден вести разговоры и с эсерами, и с меньшевиками, и вообще со всей мелкобуржуазной шушерой.

Обстановка требует выдержки и союза со всеми политическими силами, враждебными белогвардейщине и интервентам, — тому учит Ленин.

В ленинизме много таких «тонкостей»: использовать в критической обстановке всех и все, а после, когда обозначится победа, все чужеродное отсечь, вплоть до совершенного уничтожения. А теперь, при подобных, можно сказать мохнатых, обстоятельствах, опасно даже намекать на какие-либо разногласия: упустишь власть.

Этот Ширямов грубый был мужчина, без всякого искусства принимал жизнь — один обнаженный классовый инстинкт и выкладки по книгам. Маркс, Плеханов и Ленин свели все формулы — должен уступить враг. Опыт Робеспьера, Коммуны 1871 г., 1905 г. — должен уступить враг!

Ничего не значили для Ширямова человек или группа людей, коли не разделяли платформу Ильича: пустое место, а не люди. Ни в дьявола, ни в возвышенность чувств не верил, а только — в диалектический материализм и неизбежность социалистического переустройства мира. Надежный работник партии, гордость партии, ее драгоценный фонд…

Идет по улице Федорович, скрипит пимами. Морозец знатный, порошит инеем воротник, бороду. После самогонки ступать в тягость, душит в груди. Постоит, потопчется — и дальше шагает. Еще в три места надо поспеть.

«Идеал государства — изживание плебейства, преодоление плебейского, — раздумывает Три Фэ. — Но где такое государство?»

По бледному лицу красные морозные пятна, вроде оживает бывший председатель Политического Центра. Глаза блестящие, крупные, смотрят пронзительно. Такой, кажется, рукой пулю остановит. Это от безразличия к себе. Жизнь любит, а на себя рукой махнул, себя ни во что не ставит. Тяжкую ношу несет в душе. Посмотрит невидящими глазами вокруг и дальше топает.

И молчит. Устал от слов.

Научно обоснованное разрушение России…

Ломают огромный обжитой российский дом — и радуются…

Остановился вдруг и не шевелится, вслушивается в стих. Громко, настойчиво звучит в памяти: «Искал друзей — и не нашел людей…» [72] Из стихотворения М. Ю. Лермонтова.

Если смотреть вниз по Ангаре — на горизонте, да и поближе, видны сопки и горы под темноватым лесом. А рядом, в Знаменском предместье, в километре от устья Ушаковки, где речушка впадает в Ангару, и метрах в двухстах от правого берега Ушаковки, квадратом 200 метров на 200 (если на глазок) раскинулась тюрьма. Корпуса ее — за четырехметровой каменной стеной. Двухэтажный корпус для тюремной администрации встроен в разрыв этой стены и глядит на Ушаковку. Этот корпус даже слегка выдвинут из стены, нарушая общую линейность.

Если смотреть с Ушаковки, то справа от этого корпуса — чугунные врата. В них и провели той январской ночью Колчака с Пепеляевым.

Город как город, а растянут душевным напряжением — кажется, полыхнет, испепелится, и снега не спасут.

И город-то каков — весь за ставнями, а то просто окна одеялами занавешены. Не верит город свету.

И за ставнями или одеялами одни молятся за каппелевцев, и не только богатые, так сказать из классово чуждых. Кладут поклоны у лампадок. Господи, не оставь Ты их!.. Иконы все древние — за два-три века на что только не насмотрелись. Господи, спаси и убереги!.. Приподнимутся — и к окошку, в щелочку глянут, не идут ли. Но когда же, Господи, когда?! У дверей — котомки, теплые вещи, чтоб враз сняться. Весь умысел и надежда — уйти. Нет жизни тут, одно горе да мытарства…

А другие — тоже за ставнями, но все пуще безбожники, а ежели молятся, то о самом заветном: не дай, Боже, чтоб прорвались белые, заморозь их, завали снегами, перемори тифом, дай силы выстоять красным!..

И все молятся за своих сыновей, мужей и отцов — в красных ли они, в белых ли, потому что ни белые, ни красные не ведают друг к другу пощады. Господи, убереги сына, мужа, отца! Матерь Божья, заступись!..

А есть и такие — о чехах и вообще союзниках вздыхают. Вот бы Сибирь до Урала присовокупили к Чехословакии, а еще лучше — к Франции. Ну навсегда пресеклись бы зверства и голод.

А есть: не молятся, не вздыхают и любой заварухе рады. Чем круче драки, тем неустойчивей власть, а при этой самой неустойчивости — самое раздолье. Никто не давит — ну ни перед кем не надо шапку ломать, сам себе голова. И грабь, грабь!