Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

— Фамилия, происхождение?

И Чудновский не выдержал: длинно и смачно выматерился. Нет, не блядюшка — это точно. От каждого зазорного слова вздрагивает. И вот именно это пуще всего настораживает. Из господ, факт. Эх, нащупать бы концы подполья…

— Я должна вразумлять людей…

— Опять за свое?! Ты адреса, фамилии!.. Чего крестишься? До Бога далеко! Здесь советская власть, я тебе здесь за всех святых. Так отказываешься начистоту?..

Измозолил глаза в эти дни Чудновский. Кабы зажмуриться и посидеть… Подумал с усталой горделивостью, что вот в этот час, почитай, по всей РСФСР не спят чекисты. Против хамской подлой жизни не щадят себя. После их забот не станет трудовой народ надрывать жилы на буржуев и разных мироедов. Свежим, молодым блеском засверкает Россия. Эх, дотянуться бы до гадов! Эх, зажили бы люди!..

— …Я должна вразумлять людей.

Голос у женщины тихий. Сама на каждый шорох дергается, а руки так и держит на груди, вроде умоляет кого-то.

— И меня согласишься вразумлять?

Еще надеется на признание председатель губчека, осаживает себя, нельзя в крик и мат; сосет дымок, посапывает в кулак, крепится… Голубые глазки… Эх, кабы зацепить подполье! Черепанов. — то ни гугу, сплавил губы — и молчит. Ну, этому еще досветла счет будет предъявлен. Сразу за Правителем пойдет…

— Я всем проповедую Божье слово…

— Это что же за вразумление, гражданка? А ну-ка!

Присмотрелся: росточка среднего, глазки голубые — вроде невинная, хотя с тела — объезженная, факт. Но почему в халате? На ногах — тапочки не тапочки, и это при наших морозах! Ну что ты с ней будешь делать! И бледная, даже зачересчур бледная, чисто от сыпняка. Переспросил:

— Это что ж за вразумления, гражданка? Сделайте милость, порасскажите. Ну что, слушаю вас.

И свел свои мужские впечатления в двух срамных словах: «девка-широко…». И у самого от них прокалило желанием. Аж подмял ее в мыслях. О «девках-широко…» Семен Григорьевич вычитал в русских народных сказках Афанасьева [75] Народные эротические сказки, записанные Афанасьевым, а после запрещенные цензурой, были изданы за границей, а кроме того, гуляли отдельным списком по России. — лучше нет! До чего же местами непотребные. Как рука у писателя поднимается на бумагу заносить? Эх, писатели, один блуд от вас по земле. И спрятал улыбку: вдруг во всех подробностях представил обучение Лизки Гусаровой. Встреча за встречей приспосабливала к мужской службе: осторожно-осторожно, не обидеть бы паренька. И не выдержал, ухмыльнулся: превзошел ученик учительшу.

Арестованная испуганно глянула, а он махнул: мол, продолжай.

— …Люди должны заботиться о спасении души, а они казнят, мучают себя и других…

Ляпнул ладонью по столу.

— Цыц! Это ты о нашей революции так?! О всей славной борьбе?! Да ты контра!..

И уже выматерился не сдерживаясь. А как с ней, сикушкой, иначе?!

Женщина всхлипнула, до обморока ей не по себе. Однако перекрестилась, набралась духу и заговорила, теребя краешек халата. Божье дело ей важнее страха. Ведь она осколок души Божьей. Трудно ей дается слово. Как начинает новую мысль, голосок дрожит, вроде не может попасть в себя, не встраивается. Это все ужас — он травит чувства и мысли. Однако Бог свое требует, и молвит она, не таится:

— Люди должны обращаться к Богу. Все вокруг в зле и горе. Как не понять: насилие вызывает насилие. Разве так можно жить?..

— Опять!

Ляпнул по столу, «мозер» подскочил и чуть было не слетел, едва словил за кончик цепочки. Сел, забормотал с угрозой:

— А можно к делу, гражданка? Можно без долгогривых рассуждений? Поповским сыты по горло.

— Бог моими устами вразумляет заблудшие души, я слышу глас Божий… — прорывалось через дрожащие губы.

«Упорная, из убежденных, — решил Чудновский. — Опасная она нашему делу».

Как на ладошке ее суть перед ним.

— …Я верю в добро, любовь и преодоление зла добром. Это антихрист пришел на нашу землю, оттого и война…

Председатель губчека и рявкнул — в надсад голос:

— Помолчи об этом, соплива еще судить! Что видела?! Ты о деле давай! Последний раз предлагаю: пиши! Не скрывай адреса, фамилии… На кого работаешь, мать твою! Пиши, курва!

Женщина крестом сложила руки, ровно загородилась от него. Щеки в слезах.

Картина ясная: эта больше ни слова не молвит. Идейная, б…! Так бы и порвал руками! От них все горе и несчастье на земле.

— Захарьин! — просипел председатель губчека, ну совсем лишился голоса.

Тут все как на ладошке: будет молчать. Ничего не даст чека, глазки голубые! И картина контрреволюции ясная: мутит людей, методы борьбы народной власти порочит — и это когда город обложен, на волоске советская власть! Этак и революцию прозеваем! Врешь, голубые глазки, станешь у меня вышивать крестиком!

Дверь отворилась, опять стукнул прикладом Захарьин — в курчавой бороде ласковая улыбка.

— Вот тебе моя резолюция, Захарьин. Действуй!

И с нажимом вывел на листке: «На основании военного положения расстрелять гражданку…»

Обернулся к женщине:

— Как прозываешься?

На невозможный басище сошел вдруг голос, сипел-сипел, а тут и прорезался. С устали, должно быть, эта игра голосовых связок. И товарищ Чудновский вместо фамилии прописал: «Отказалась назваться ввиду крайней контрреволюционности. Вела подрывную работу против советской власти. Председатель губчека Семен Чудновский». Махнул подпись, полюбовался и подставил дату: «7 февраля 1920 года. Один час ночи».

Буркнул Захарьину:

— Сейчас ее, у китайца. С утра хватит делов.

И заулыбался: последний раз сполнит свое дело Чин Чек. Есть у них решение и по Чин Чеку.

И сказал женщине:

— Ну, тетка, шагай к своему Богу.

Женщина с готовностью кивнула и осенила крестным знамением председателя губчека.

Захарьин взял ее за плечо. Она и побегла к двери, рада — к Богу ведь.

Семен Григорьевич вздохнул устало и залистал бумаги.

7 сентября 1916 г. император Николай писал жене из Могилевской ставки:

«…Приехал Григорович [76] Григорович, Иван Константинович — генерал-адъютант, адмирал, член Государственного совета, морской министр (1911–1917). с Русиным [77] Русин, Александр Иванович — адмирал, начальник Главного морского штаба, состоял при ставке Верховного главнокомандующего. . По его мнению, в высшем командовании Балтийского флота не все обстоит благополучно. Канин ослаб вследствие недомогания и всех распустил. Поэтому необходимо кем-нибудь заменить его. Наиболее подходящим человеком на эту должность был бы молодой адмирал Непенин, начальник службы связи Балтийского флота: я согласился и подписал назначение. Новый адмирал уже сегодня отправился в море. Он друг черноморского Колчака, на два года старше его и обладает такой же сильной волей и способностями! Дай Бог, чтоб он оказался достойным своего высокого назначения…»