Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

И тут до Федорбвича доходит жуткая мысль: куда, собственно, ему, Флору, уходить, кто простит ему адмирала?! Ну как у неистового Никона вериги — пудовый нагрудный крест: ни на миг не отрешиться от мысли, кто ты для людей и чего от них теперь ждать…

До самого последнего дня нести ему эту тяжесть. Приучит она его смотреть только под ноги, не даст распрямиться. В натугу, задых будет каждый шаг…

«Эх, Самара, качай воду!..» — запевает за стеной знакомый красногвардейский голос. И эта балалайка — ну каждый перебор в ней вроде свой. И Три Фэ ляпнул кулаком по столу и затянул удало, звучно: «Эх, Самара, качай воду! Дезертирам дай свободу!..»

Куда делась детская пронзительность голоса? Сочный, чистый тенор — ну в Мариинке с таким срывать аплодисменты…

Эх, Флор, Флор…

— …Сотрудники? Способных еще можно найти, но вот преданных идее?.. Все тонет в трясине взяток, воровства и шкурничества. Это было в боль фронтовому офицерству. Оно сражалось стойко и большей частью с превосходящими силами красных. В тылу же — какая-то оргия наживы на бедствиях и горе. Даже министр путей сообщения давал взятки. Понимаете, иначе не пропускали его вагон! Этот произвол нельзя было пресечь, даже если бы я расстреливал всех виновных подряд.

— Расстреливали, — вступает в беседу Чудновский.

— На восстания и саботаж мы отвечали силой. Это ведь Гражданская война. В ней часто тыл становится фронтом…

— Вашим именем и приказами мучили, терзали, казнили рабочих и крестьян Сибири, — уже не подавляя ярости, грубо забасил Чудновский. — Я в этой каталажке вшей кормил несколько недель назад — и мне нечего заговаривать зубы. Да-да, при Черепанове! Я-то знаю, как вы наводили порядок. Порки, насилия, голод, казни — вот что такое режим Колчака. Вы шли на Москву, за вами — вся сволочь. Вы да Деникин — вот две надежды мировой контрреволюции.

Александр Васильевич откинулся к спинке стула. Нет, он не сорвется. Пусть этот господин испытывает красноречие.

— Знаете, вы кто? — Чудновский спрыгнул с края стола, подошел и встал напротив адмирала. — Александр Четвертый! Вы — это неизбежность реставрации. Вот цена вашим разглагольствованиям о России и благе!

Александр Васильевич лишь вздернул подбородок да побледнел.

Чудновский запихивает руки в карманы кожанки и отходит к Попову.

— Если вы, господин чекист, задаете вопрос, то, нравится вам ответ или нет, соблаговолите выслушивать. В противном случае я не стану отвечать.

— Денике, ведите допрос, — говорит председатель следственной комиссии.

Товарища Попова удовлетворяет активность Денике — все реже сам задает вопросы, однако помет в тетради делает не меньше. Чувствуется, ум его — медлительный, с какой-то канцелярской обстоятельностью; не допрос снимает, а двигает шахматные фигуры.

Денике же, судя по документам, копал, что называется, с ходу. Тут же пускался по следу новых фактов, имен. Выдает это в нем человека фантазии и отнюдь не рыбьего темперамента.

Есть в тетради Попова любопытные сведения о Чудновском, Каппеле и чехах — надо полагать, узнавая, тут же заносил для памяти. Есть ссылки и на документы совершенно неизвестные.

Даже скромной толики общего не обнаруживалось у Чуднов-ского с интеллигентностью. Люто презирал и ненавидел это в людях, особенно двойственность, нерешительность в делах, неспособность беззаветно служить рабочему классу — ну все, на что «ука-зует» товарищ Ленин. Любая статья или речь Ленина — для Чуднов-ского приказ.

Первой из ленинских работ Чудновский прочел «Две тактики». Она намертво вбила в него презрение и недоверие ко всем социалистам небольшевистского толка.

Усвоили взгляд Ленина на интеллигенцию не только председатель иркутской губчека, но и товарищ Сталин и вообще большевики, а также и народ, и еще — красные вожди за кордоном, и среди них — вождь китайской революции товарищ Мао Цзэдун. Еще бы, эта проклятая интеллигентская прослойка имеет дурную привычку думать и во всеуслышание излагать итоги раздумий.

Как следует с ней поступать и как поступили, явствует из речи Мао на VIII съезде Коммунистической партии Китая в 1958 г. Речь, само собой, не издана, но, сомневаться не приходится, дает верный взгляд и воодушевляет товарищей по партии и по сию пору.

Обнародована она была за границей, во времена культурной революции (культурной на марксистский лад), то бишь разгрома ряда партийных учреждений. Тогда документ строгой секретности и свалился в руки хунвэйбинов, а от них — на Запад.

В речи Мао ссылается на первого в династии Цинь императора — Ши Хуан-ди:

«Кем был Ши Хуан-ди? Он похоронил заживо всего 460 ученых. Мы же похоронили 46 000 ученых. Разве мы не казнили определенное число контрреволюционных представителей интеллигенции? Я ставлю этот вопрос перед демократически настроенными государствами. Они говорят, что я веду себя как Ши Хуан-ди. Отнюдь нет! Я в стократ превзошел его [39] И этот человек (Мао) возведен в родной стране едва ли не в ранг святого! Святой, бредущий по колено в крови… Отечество этих людей — марксизм. Божество — Ленин. …»

Верно, превзошел, поскольку был вооружен самой передовой теорией и философией — марксистской.

В общем, яма для таких всегда в наличности, и не только в Китае…

«…Болтай-болтай, — думает товарищ Семен. — Вали свои факты, для истории сойдут…» Чиркнул спичкой, дал огонек Шурке Косухину — тот и не заметил, как загасла папироска. Новостей-то — не отобьешься. Но в каждой имеется и ложка дегтя. Чехи отклонили условия перемирия с Пятой армией, и как отклонили — наотрез, с матерком как бы…

И до этого спал и дневал в тюрьме, а тут и вовсе зверем в ней. В любом случае не уйти адмиралу, будь хоть самые важные и грозные телеграммы и приказы. Так и заявил в губкоме. Янсон только поежился: «Зачем так категорически? Есть партийная дисциплина. Чувства держи при себе».

Что ни день, требует товарищ Семен от ревкома приказа на расстрел Колчака. Сейчас надо класть, без спешки и риска, а Янсон все свое: беречь адмирала для суда.

Ну уж это хрен-то!..

Конечно, ревком — с Чудновским. Разве там, в Москве, виднее? А Каппель? А белочехи? А японцы? А контрреволюционное подполье?..

Ночами срывается Чудновский на любой шум: в головах — маузер, в личной комнатке (дверь в нее прямо из кабинета), на стульях, — кольтовский пулемет и ящик с ручными бомбами: ну не пройдут к Правителю!..

После сидел, слушал тишину, натужливо моргал толстыми, опухшими веками, растирал башку: искры от недосыпу. Вставал, натягивал кожанку, отхаркивал табачную мокроту, сопел, засовывал в коробку маузер. Прикусывал зубами папиросу — и начинал обход: корпус одиночных камер — подвал, первый этаж…