Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Каждый пост, каждый пулеметный расчет — все самолично досматривал. Таращился в ночную муть за окном. Ну не должны пройти, каждая пядь под огнем…

Не ропщет на судьбу товарищ Чудновский. Время такое, не до личных благополучий. Сам Дзержинский дни и ночи за работой: спит тут же, в кабинете, нередко два-три часа. Старик курьер приносит обед из общей столовой, иногда добавит что-нибудь повкуснее и попитательнее (передавали верные люди). Тогда Дзержинский пытает его прищуром глаз и спрашивает:

— А что, сегодня все сотрудники едят такой обед?

Взгляд у Феликса Эдмундовича — не приведи Господь! Недаром мечтал послужить святой церкви. Ксендз не вышел, хотя родных братьев изрядно помучил проповедями и требованиями соблюдать посты.

Мало кто знает, что осенью 1918-го Дзержинский выезжал в Швейцарию навестить семью.

«Феликс изменился неузнаваемо, — вспоминает его жена, Софья Сигизмундовна (она ждала его с сыном Ясиком в Берне). — Он приехал под другой фамилией (Феликс Доманский), и, чтобы не быть узнанным, перед отъездом из Москвы сбрил волосы, усы и бороду. Но я его, разумеется, узнала сразу, хотя был он страшно худой и выглядел очень плохо…» [40] Дзержинская С. В годы великих боев. М., 1965.

Кто бы мог подумать: октябрь 1918-го — и в Швейцарии сам глава грозной ВЧК!

Это было время образования в Уфе Директории во главе с Авксентьевым и Болдыревым, время прихода к руководству белым движением на юге России Деникина, только-только земля приняла прах генерала Алексеева.

Именно в эти дни после ранения приступил к работе главный вождь — гремучая смесь революции — Ленин.

Именно в эти дни начиная с исхода августа (без пропусков) в Москве гибли сотни и тысячи «буржуазных элементов» и представителей всех других партий — брал разгон красный террор, свирепый ответ революции на пули Каплан.

«…В Берне не было условий для отдыха, который был так необходим Феликсу, — вспоминает Софья Сигизмундовна, — и мы решили поехать на неделю в Лугано, где был чрезвычайно здоровый климат и прекрасные виды…»

Отдыхать Феликсу было от чего.

Когда чета Дзержинских усаживалась в весельную лодку, к пристани подвалил прогулочный пароходик. У трапа стоял… Локкарт!

За какие-то недели до этого он был арестован в красной Москве, и Мундыч сам беседовал с ним, иначе говоря, допрашивал. Как дипломат, Брюс Локкарт отделался высылкой за пределы РСФСР…

Локкарт тоже приехал отдохнуть. И тоже было от чего.

Он не узнал председателя ВЧК, хотя в упор скользнул взглядом. Уже тогда наловчились менять внешность на Лубянке.

И такие бывают свидания.

«…Человек с корректными манерами и спокойной речью, но без тени юмора в характере, — рисует портрет Мундыча сам Локкарт в своих воспоминаниях «История изнутри». — Самое замечательное — это его глаза. Глубоко посаженные, они горели упорным огнем фанатизма. Он никогда не моргал. Его веки казались парализованными…»

Эти самые немигающие глаза не подвели Мундыча. Он Локкарта узрел, а тот… протопал мимо.

Любопытно речение Бажанова. Он наблюдал Мундыча в обстановке, скрытой от взоров простых смертных. «…Дзержинский всегда шел за держателями власти, — отмечает бывший помощник Сталина, — и если отстаивал что-либо с горячностью, то только то, что было принято большинством».

Нельзя обойти и меткое замечание Бажанова о прокуроре всех убойно-подложных сталинских процессов: «На «суде» функции прокурора выполняет внешне человекоподобное существо — Вышинский».

Да они там все человекоподобные! И доныне, уже в демократической упаковке, все равно те же, человекоподобные, ибо нутро у них — гнилое, от ссучившегося партийного мира.

10 ноября 1918 г. газеты сообщили «о высылке русского Советского посольства из Швейцарии, вызвавшего в Швейцарии всеобщую забастовку».

Уж не один ли это из результатов «частного» визита Мундыча в Швейцарию? Ведь между данными событиями какие-то недели…

Первосвященники большевизма — Ленин и его причт — были честны: ни одна казенная копейка не пристала к рукам. Не щадили себя и в работе, продвигали Октябрь.

Однако природа вещей выше любых самых благих намерений.

Всеобщая подчиненность, подавление свобод, совершенная бесконтрольность власти не могли не развратить всех последующих владетелей России.

Уже при Брежневе лихоимство больших и малых вождей перехлестывает через кремлевские стены; можно сказать, зазловонило по всей столице и всесоюзным окрестностям, аж за кордоном учуяли.

Для характеристики России социалистической подходит старое, предельно сжатое определение (по Карамзину):

— Чем занимается Россия?

— Ворует.

И ежели бы стряслось такое чудо и воскресли первосвященники большевизма, то, надо полагать, без всяких оговорок и разбирательств пустили бы в расход всю длиннозубчатую вереницу первых секретарей и вообще разных партийно-государственных вельмож, а уж потом бы деревенели, седели, попадали в реанимацию, ломая голову: отчего из победоносного Октября вылупилось подобное безобразие?! И надо полагать, по природному своему оптимизму и взгляду на историю как на сложный, неизведанный процесс, но материалистически обусловленный и, стало быть, вполне управляемый сочинили бы для выправления линии еще какой-нибудь генеральный нэп.

Так и подпирали бы этот общий курс к светлому завтра разными подпорками, дабы не горбатилась линия курса, скреблась вверх, к заветным далям.

Отец Ф. Э. Дзержинского — Эдмунд Руфим — родился в 1838 г., окончил Петербургский университет, преподавал математику и физику в гимназии.

Мать Ф. Э. Дзержинского — Елена Янушевская.

Родители вырастили трех дочерей: Альдону, Ядвигу и Ванду, — а также, считая и будущего председателя ВЧК и ОГПУ, пятерых сыновей: Станислава, Феликса, Казимира, Игнатия и Владислава.

Родители Мундыча владели имением в 92 десятины земли.

«Все здесь ледяное: стены, пол, койка и даже воздух. До чего ни коснешься — в ожог. Похоже, у меня просто жар…»

Александр Васильевич посасывает трубку: одну бы затяжечку!

Он топчется без устали. Стужа тут ни при чем, хотя в Сибири самые холода как раз по февралю. Даже здесь, в помещении, грязная морозная проседь сползла по стенам к лежанке.

Допросы взводят на жар. Теперь он понимает, почему тут каменные тропочки. Кто бы ни сидел — смертной бедой это оборачивалось. Так и продолбили тропочки в камне: не унять лихорадку в душе. Не камень долбили, а по своим душам топтались.

Александр Васильевич слушает: они!.. В эту пору обычно уводят на расстрел. Александр Васильевич уже научился распознавать звуки — как ни странно, у каждого здесь свой характер, хотя действие всегда одно: уводят или приводят заключенного…