Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

Я отодвинулась назад, никак не среагировав на его фамильярность.

— У вас есть какие-нибудь доказательства? — спросила я Агриппину.

— Ты знаешь Мартину?

— Как-то раз в бане она пыталась завести со мной знакомство. Мама отговорила меня. — Я вспомнила короткие, как обрубки, пальцы Мартины, унизанные кольцами. — Довольно вульгарная особа. Эти драгоценности...

— Наверняка подарки за услуги, — скривился Калигула.

— За какие услуги? — поинтересовалась я.

— Мартина пользуется дурной репутацией, — объяснила Агриппина. — Она тайно делает аборты. Еще говорят, она занимается колдовством.

Я вспомнила, как однажды видела Планцину в торговых рядах. Она оживленно разговаривала с темноволосой женщиной, в чьих ушах болтались серьги из крупных изумрудов.

— Да, они дружны, Планцина и Мартина. — Я с тревогой посмотрела на Агриппину: — Надеюсь, ты не впускала ее в дом? Если это она отравила, то...

— Если бы я знала, то ни за что на свете не допустила бы этого. — Глаза Агриппины покраснели. — Я кипячу тарелки и чашки, сама готовлю все блюда. Я жарю яичницу с шинкованными кузнечиками, варю в молоке протертого угря. Все, в соответствии с советами докторов и аптекарей, делаю своими руками. Я перепробовала все средства, но ничто не помогает. Я боюсь.

Агриппина, никогда не плакавшая, вдруг разрыдалась, содрогаясь всем телом. Я обняла ее и нежно погладила по спине.

— Я знаю, ты все делаешь правильно, — сказала я после того, как она успокоилась. — Пожалуйста, можно, я помогу тебе сейчас? Хоть чем-то.

Осушив наконец слезы, Агриппина с трудом встала. Она взяла меня за руку и отвела в личные покои Германика. Воздух тяжелый, занавески задернуты, на стенах мерцают факелы. Я увидела дядю лежащим на большой кушетке на подушках, подложенных под спину. Я похолодела. Без малого месяц прошел после свадьбы, а Германия похудел на пятьдесят фунтов. Он был похож на скелет. Импульсивно я упала на колени, зарывшись лицом в меховую «о накидку, надетую на него, несмотря на жару.

— Не прячь свое хорошенькое личико, — сказал Германик слабым голосом, который я никогда не узнала бы. — Сядь напротив меня, чтобы я мог тебя видеть.

— Дядя, я буду ухаживать за тобой, — произнесла я, едва сдерживая слезы. —Я буду сама готовить еду и каждый день приносить тебе. Пилат говорит, я хорошо готовлю. Тебе очень скоро станет лучше.

— Дорогая моя девочка, ни ты, ни кто-либо другой никак не сможете помочь мне. Дом наполнен запахом смерти. С каждым днем он становится сильнее.

— Чепуха! — воскликнула Агриппина и схватила его за руку. — Сколько раз можно повторять, здесь нет никакого запаха.

На следующее утро мы с Рахилью, разместившись в пяти паланкинах, отправились в путь с цветами, фруктами, курицей по-нумидийски и жарким из мяса молодого козленка, приготовленным мной. По дороге я остановилась у храма Исиды. На сей раз мне без каких-либо трудностей удалось повидаться с мистагогом. По сути дела, он сам вышел в атриум, где я ожидала его, и поприветствовал меня с удивленным выражением на лице:

— Значит, вы опять пришли к нам.

—Да, — кивнула я, пожав протянутую руку, — и снова с просьбой об одолжении. Это сугубо конфиденциально.

— Неужели? А я думал, вы пришли за религиозными наставлениями.

Я метнула на него быстрый взгляд. Он что, потешается надо мной?

— Не сейчас, по крайней мере не сейчас, — сказала я и пошла за ним в комнату для бесед. — Мне срочно нужен особый ладан, чтобы очистить воздух, что-нибудь изгоняющее зло.

— Надеюсь, не в вашем доме? — спросил он, подняв густые брови.

— Нет, для близкого друга. В последнее время ему нездоровится, и он...

— ...считает, что на него навели порчу, — вместо меня закончил фразу мистагог.

Я помолчала, тщательно подбирая слова.

— Что-то в этом роде. Конечно, — попыталась я убедить его и себя, — это болезнь навевает ему такие фантазии.

— Это не фантазии. На господина Германика действительно навели порчу.

Я остолбенела:

— Вы знаете?

— Об этом шептались не одну неделю. Сейчас говорят в открытую. 99

— Если это так, вы можете нам помочь? — Я посмотрела на стенку за его спиной, на полки, с пола до потолка уставленные бутылочками и банками.

— Я дам вам снадобье, возможно, оно немного успокоит его, может быть, растолченный мак в меде.

— Я знаю, как велики ваши возможности. Пожалуйста, все, что угодно, — умоляла я.

— Его судьба в руках богини.

— Ведь должно же быть что-то... — Я искала на лице мистагога хоть малейший обнадеживающий знак.

Он на какое-то время задумался.

— Похоже, богиня благосклонна к вам, несмотря на ваше пренебрежение ею.

Я покраснела.

— Да, мне нужно было прийти еще несколько недель назад, но ваше заклинание...

Мистагог рассматривал меня. Казалось, он прикидывает стоимость моего наряда, драгоценностей.

— ...явно подействовало, — опять закончил он фразу.

— О да! Очень подействовало. Вы не представляете, как я вам благодарна. Ваше заклинание — благоволение богини — изменило мою жизнь, изменило ее коренным образом. Я была так занята. Училась быть женой, на это уходило все время.

— Но это еще не все...

Я опустила голову, почувствовав вину.

— Мой муж не имеет представления об Исиде. Ему непонятно, чего я ищу вне нашего дома. Я люблю мужа, хочу угодить ему во всем. — Я заставила себя посмотреть в глаза мистагога. — Ведь любовь — это все, не так ли?

— Многие так думают какое-то время.

— Для нас это навсегда, — уверила я его.

— Хорошо. Но давайте поговорим о господине Германике. Вы хотите получить средство от его болезни? Сдается мне, вы можете доказать свою искренность богине подарком.

— Подарком? Конечно. Что я должна сделать?

— Воздержание — обычная плата для женщины за прошение.

Я почувствовала, как краснею.

— Мы женаты всего несколько недель... Воздержание... на какое время?

Мистагог улыбнулся:

— Только на период болезни господина Германика.

— Только! Кто знает, сколько она продлится.

— Вы говорите, ваш дядя очень болен... может быть, умирает?

—Да, — прошептала я. — Вы правы, это —небольшая цена. А как насчет Пилата?

Мы с Агриппиной позаботились о том, чтобы каждая комната была тщательно вымыта. Потом мы всюду расставили вазы с цветами. Сильный, но приятный аромат благовоний, данных мистагогом, наполнял весь дом, и все же Германик продолжал твердить о витающем в доме запахе смерти.

Я старалась не придавать значения его жалобам, но по прошествии нескольких дней, несмотря на приносимые каждое утро цветы и благовония, появился странный, непонятный запах. Он был сладковатый, но постепенно становился все более неприятным. Я не решалась сказать об этом Агриппине — она и так казалась ужасно напуганной. И вот однажды утром она сама заговорила: