Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

Быки, тащившие повозку, флегматично стояли, когда Марцеллу подняли с похоронных носилок. Она медленно, без посторонней помощи и с большим достоинством направилась к свежевырытой могильной яме рядом с воротами. Не полагалось никаких прощальных объятий, лишь последний взгляд на меня и улицы, на траву, на которую выпала утренняя роса. Солнце только что встало. День будет ясный. Марцелла провела рукой по большому кусту герани, росшему у каменной стены. На мгновение ее пальцы задержались на бархатистой поверхности листа. Сердце мое разрывалось на части, когда я наблюдала, как Марцелла повернулась и начала спускаться в небольшое углубление, достаточное, чтобы там поместились ложе и стол. На нем оставили масляную лампу и немного хлеба, воды и молока.

Вход быстро замуровали, засыпали сверху землей и утрамбовали ее. Вскоре не останется и следа могилы. Смысл ритуала очевиден: жизнь весталки, символизирующая священный огонь, ничего не стоит, когда она перестает олицетворять богиню, затем ее засыпают землей, как тлеющие угли в очаге. Будто она вовсе не существовала.

Я отвернулась и положила руку на живот, как бы защищая его. Среди этого ужаса я вдруг почувствовала, что ношу ребенка, девочку. «Я всегда буду помнить тебя, Марцелла, — молча дала я обещание, — и назову дочь твоим именем».

Темно, как ночью. Темно, как в могиле. Да, я в могиле, похороненная заживо. Раздается крик, мой крик. Я бью кулаками по влажной стене склепа:

— Выпустите меня!

Никто не идет. И никогда не придет. Отчаянные вопли эхом отзываются во мраке. Потом наступает тишина. Мертвая тишина...

Откуда-то долетает смех. Девушка, кружащаяся в танце, машет мне рукой. Это Марцелла. Она прекрасна в своем голубом наряде. Калигула дергает ее за рукав. Марцелла давно... во дворце. Как замечательно! Пиршество в полном разгаре.

— Ты жива? — Я не верю своим глазам.

— Еще живее, чем ты, Клавдия. — Она крутит пируэты, размахивает руками, словно лебедь крыльями, готовая полететь. — Иди домой! Иди домой! — Снова озорной смех.

— Я не могу. Я в твоей могиле.

— Никакая могила не удержит тебя, и меня тоже. Открой глаза. Торопись жить. Наслаждайся жизнью. Наслаждайся ею за меня.

Марцелла исчезла.

Издалека доносятся чьи-то слабые голоса. Рахиль? Агриппина? Это они? Мои веки, словно налитые свинцом, не открываются. Еще голос, более громкий. Пилат? Нет, сюда он не придет. Почему меня не выпускают?

— Ну наконец. — Агриппина склоняется надо мной. Она любовно поглаживает рукой по одеялу. — Мы скучали по тебе.

Рахиль тоже подле меня.

— Вот уже несколько дней мы не слышали от вас ни единого слова, — сказала она.

Я силюсь приподняться.

— Я ощущала ваше присутствие, но я так устала. Устала говорить и не могла понять, что реальность, а что нет. Пилат... Я знала, что он тоже здесь. Он так добр.

—Добр — не то слово! — воскликнула Агриппина. — Трагедии, постигшие нашу семью, а теперь этот ужасный скандал... Другой на его месте развелся бы с тобой.

— Если он пожелает поступить так, я всегда могу уйти в храм Исиды. — Произнося эти слова, я знала, что не хочу этого.

Будто уловив мои мысли, в дверях появился Пилат. На нем была белая туника с узкой полоской всадника на правом плече. Густые каштановые волосы коротко подстрижены на военный манер, и это ему очень шло.

Он пересек комнату, подошел к моей кушетке и наклонился, чтобы усадить меня. Его глаза внимательно изучали мое лицо.

— Ты вернулась к нам.

Я заметила легкий плащ на его плечах.

— Да, я вернулась. А ты должен уходить сейчас?

— Я еще точно не знаю. Сеян вызвал меня по срочному делу, но я не оставлю тебя.

Он словно на иголках, про себя отметила я. Не похоже на Пилата. Мне уже было лучше, и я улыбнулась. Что со мной про-изошло? Казнь Марцеллы... Весь этот ужас... Я не должна думать об этом. Но ее пожелание... Сон как наяву. «Торопись жить». Марцелла никогда не могла долго оставаться мрачной.

— Я буду ждать тебя, — сказала я Пилату и поцеловала его.

Я проснулась и почувствовала запах роз, Светло-розовые и желто-оранжевые умеренного оттенка, они стояли повсюду. На низком столике рядом с моей кушеткой два хрустальных графина — один с вином, а другой с водой, два золотых кубка и серебряное блюдо с медовыми пирожными. До чего замечательными были последние дни!

Повернувшись, я увидела Пилата, сидевшего подле меня. На его губах играла улыбка. Неужели он не отходил от меня, пока я дремала? Я провела пальцами по его плечам, наслаждаясь прикосновением к его нежной коже и теплой плоти.

— Решай, что мы будем делать, — сказал он. — Либо мы идем на званый ужин к Сеяну, либо вдвоем ужинаем дома.

Я удивилась такому предложению мужа, который предпочитал уйти из дома со мной или без меня.

— Мы уже приняли приглашение, — напомнила я ему.

Пшат пожал плечами:

— Я могу отправить раба, чтобы передать наши извинения.

Я внимательно рассматривала его из-под ресниц. Луций Элий Сеян, префект преторианских когорт, в имперской иерархии занимал второе место после Тиберия. Если только представить, чем мог поплатиться Пилат, отклонив приглашение, муж проявил великодушие ко мне. Он, конечно, знал, как я не хотела возвращаться к светской жизни. Я страстно желала воспользоваться представившейся возможностью, но решила не искушать судьбу.

— Мы впустую провели полдня, — сказала я, лениво потягиваясь. — Пора вставать и заниматься делами.

Пилат вознаградил меня улыбкой.

— Ты можешь идти, — сказала я, слегка толкнув его в грудь. — Я должна собраться.

Он не протестовал, что его выпроваживают. Через минуту явилась Рахиль, чтобы приготовить мне ванну. Пока я плескалась в теплой воде, она принесла мой выходной наряд из полупрозрачной ткани бледно- и темно-лилового цвета.

— Самый подходящий случай надеть вот это.

У меня захватило дух при виде платья. Его сшили для вечера, который мы с Пшатом должны были устроить по случаю сатурналий, но его пришлось отменить.

— Почему бы нет? — Я решительно встала из ванны, и Рахиль обтерла меня. Жизнь продолжается вопреки всему. Мне казалось, будто Марцелла стояла рядом со мной, когда Рахиль надевала на меня темно-лиловую нижнюю тунику, а потом верхнюю, светло-лиловую и просвечивавшуюся настолько, что сквозь нее проступал более насыщенный оттенок. Поверх всего Рахиль водрузила еще более прозрачную накидку бледного розовато-лилового цвета. Потом она ловко скрутила мои густые волосы, закрепила их золотыми шпильками, а затем связала их и уложила кольцами, оставив свободными всего несколько прядей.

— Вы все больше походите на госпожу Селену, — сказала Рахиль, аккуратно посыпав на мои волосы золотого порошка из большого стеклянного пузырька.