Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

— Ваши деньги чистые? — спросил меня какой-то человек, схватив за руку. — С грязными деньгами нельзя входить в Храм. Меняйте их здесь.

— Он — жулик! — закричал другой, протискиваясь ко мне.

Довольная, что я оделась сообразно обстоятельствам в черную столу Рахили, я запахнулась в нее и стала пробираться дальше. Впереди я увидела широкий лестничный пролет. Если бы я смогла возвыситься над этой неразберихой — толкотней, суетой паломников, протянутыми руками нищих, перед моими глазами открылась бы какая-нибудь перспектива. Меня пихали в разные стороны менялы, не дававшие шагу ступить, но вот наконец я добралась до основания лестницы.

Вздохнув с облегчением, я начала подниматься. Когда я остановилась между двумя пролетами, мой взгляд привлекло удивительное зрелище. На лестничной площадке надо мной находилась дверь, по обеим сторонам которой были укреплены таблички на греческом, латинском и арамейском языках, предупреждавшие, что не-евреям под страхом смерти запрещено входить внутрь. Меня это рассердило и огорчило, но что поделаешь. Я и так уже подвергла себя немалому риску. Нехотя я повернулась и собралась идти обратно, как вдруг по всему Храму разнесся звук труб. Посмотрев вниз, я увидела, что толпа расступилась перед процессией священников, пересекавших двор. Они выглядели впечатляюще в своих парчовых одеждах, украшенных драгоценными камнями и расшитых золотом. Торжественно они проследовали в большой алтарь, где на привязи стоял теленок. От страха несчастное создание жалобно мычало. Верховный жрец невозмутимо занес над ним нож. Я видела, как брызнула кровь, и услышала вздох людей, пришедших посмотреть на эту церемонию. Опять заиграли трубы и зазвенели цимбалы. Все, кто находился в Храме, пали ниц на каменном полу. Я еще долго не могла выйти оттуда.

Никто вроде бы не заметил моего отсутствия. Я заглянула в комнату Марцеллы. Она строила крепость из глиняных кубиков, а бдительный раб ей одобрительно улыбался. Пилат в просторном таблинуме читал поданные ему петиции. День прошел спокойно. Когда солнце клонилось к закату, я отложила в сторону список блюд для званого обеда, который просматривала, и вышла по привычке на террасу дворца. Облокотившись на парапет, я наблюдала, как багровые тени опускались на город. Как всегда, я вспоминала о Голтане. Где он сейчас? Что делает? И думает ли он хоть иногда обо мне?

Темные глаза, полные тоски, умоляюще смотрят на меня. Что я сделала? Что я должна сделать? Колючка тернового венца врезается ему в бровь. Я бегу прочь от окровавленного лика и скрываюсь в саду. Нахожу убежище под сенью могучих деревьев. Нет! Нет! Деревья превращаются в кресты. Они окружают меня, из них течет кровь. Окровавленная земля уходит из-под ног. Я пытаюсь бежать.

Повсюду кресты, их так много. Что-то удерживает меня, я не могу двигаться.

Стараюсь вспомнить, что испугало меня. Лицо. Почти забытое, из далекого прошлого. Я лежу на громадной кушетке с ножками в виде львиных лап. Она застелена шелковыми простынями. Это моя кушетка. Я мечусь в полубреду, силюсь высвободиться и вдруг осознаю, что удерживает меня Рахиль. Неяркий солнечный свет заполняет комнату. Лицо исчезло. Кресты тоже.

— Успокойся, я чувствую себя нормально, — говорю я ей. — Это всего лишь страшный сон.

Всего лишь. Вздыхаю с облегчением. Я снова в реальном мире.

— Хорошо, что сон. Могло быть хуже. — Рахиль поправила помятые простыни. — Вчера вы сделали большую глупость.

— Я отправилась в Храм одна только потому, что не хотела, чтобы меня поучали: это можно делать, этого нельзя, — сказала я и села на кушетке.

— Госпожу нужно поучать. В городе много враждующих кланов: саддукеи, ессеи, фарисеи, зелоты. Единственное, что они ненавидят больше, чем друг друга, — это Рим. А если бы они узнали вас? А если бы...

— Вот именно. Давайте поговорим о «если бы». — В комнату вошел Пилат, бледный от гнева. — Я запретил тебе идти в Храм.

— Я не ребенок, чтобы мне что-то запрещали, — ответила я, разозлившись, как и он. Как я ненавидела этот город!

Рахиль встала между мной и Пилатом:

— Госпожа только что проснулась. Ей приснился страшный сон. Она немного не в себе.

— Вот именно, не в себе. Ты думала, я не узнал бы, что ты вышла из дворца без охраны и одна направилась не куда-нибудь, а в Храм?

— Неужели это такой большой грех? Все говорят о Храме. Я просто хотела увидеть его своими глазами.

— А что, если бы тебя узнали? Если бы тебя взяли заложницей? Слава Юпитеру, я здесь наместник. Не кому-нибудь, а мне пришлось бы решать и выбирать: то ли ставить под удар интересы Рима, удовлетворив их требования, то ли ждать, пока они отомстят, расправившись с тобой. — Гнев в глазах Пилата растаял, когда он взглянул на меня, сидевшую на кушетке в помятой рубашке. — Ты должна дать обещание, Клавдия. — Он положил мне руку на плечо, так что мне пришлось смотреть прямо ему в глаза. — Больше ничего такого не должно повториться.

— Я вовсе не желаю причинять тебе неприятности, — отчетливо произнесла я, убирая с лица взлохмаченные волосы. — Но и так ясно, что ты всегда сделаешь выбор в пользу Рима.

— Не заставляй меня делать выбор, — сказал он решительным голосом и, резко повернувшись, вышел из комнаты.

Прежде чем я успела ответить, с верхней галереи Храма раздался громкий звук труб, разнесшийся по всему городу. Ритуальный нож священника, должно быть, перерезал горло первому в этот день жертвенному животному. Я содрогнулась, вспомнив крики обреченных животных, кислый запах теплой крови.

— Не беспокойся, Рахиль, я не пойду снова в Храм. Это — скотобойня. И крики — это тоже ужасно.

Рахиль удивилась, а потом засмеялась:

— А, вы имеете в виду менял. Все евреи должны хоть раз в жизни сделать пожертвование в Храме. Те, кто может себе это позволить, приходят часто. Менялы оказываются к их услугам.

— Да, я заметила. Там топчется целая армия менял, готовых прикарманить их деньги. Весь этот шум не дает сосредоточиться для молитв.

— Когда люди торгуются, они перестают сдерживаться, — пояснила Рахиль, одевая меня. — Каждый, кто хочет молиться в Храме, должен принести в жертву животное. Его покупают за храмовые шекели. Кто-то должен менять деньги.

Я сморщила нос:

— Но там стоит невыносимый запах. Им пропитан весь город.

— Что я могу сказать... Иногда, когда ветер дует в определенном направлении, — попыталась объяснить Рахиль. — Впрочем, римляне тоже приносят в жертву животных.

— Одного животного, и только в особых случаях, — возразила я. — И делается все не так. А тут хлещет кровь...

Некоторое время мы молча стояли на террасе и смотрели, как солнце восходит над Храмом. Наконец я задала мучивший меня вопрос: