Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

— А что на верхних этажах? Там, куда неевреям запрещен вход...

— Этот запрет распространяется и на женщин.

— Неужели? Неудивительно, что ты поклоняешься Исиде.

— Исида покровительствует животным. Но здесь Синедрион — совет мудрецов-фарисеев — считает, что ритуалы объединяют евреев как народ.

— Все же в вере должно быть нечто большее, чем ежечасное умерщвление животных.

Рахиль нахмурила брови.

— Я не единственная из евреев, кто подвергает сомнению эту практику, — признала она. — Один пророк резко осудил ее. С детских летя помню его слова: «Он показал тебе, о человек, что хорошо и что Яхве требует от тебя — поступать по справедливости, творить добро и быть смиренным перед Богом».

Я подумала, как далеко Храм и как сотни его служителей отошли от этого идеала. Нарушив молчание, Рахиль сказала: — Госпожа должна согласиться, Храм красивый.

— Он величественный, но... — Я остановилась, потому что не хотела оскорбить ее национальную гордость. Отсутствие скульптур казалось странным, но меня больше беспокоила антисанитария в городе. Расположенный в горной местности, вдалеке от озера или реки, весь город зависел от дождевой воды, которую собирали в резервуары, пришедшие в ветхость.

Этот вопрос я решила обсудить с Пилатом в тот вечер.

— Римляне могли бы легко решить проблему обеспечения города водой, — согласился со мной Пилат. Больше разговоры о посещении Храма не велись. Жаль, огорчила мужа. Я должна искупить свою вину.

— А что, если построить акведук? Это, наверное, выход из положения, — предложила я.

— Завтра здесь собираются представители Синедриона. В их сокровищницах хранятся несметные богатства. Кроме десятины и различных пожертвований, каждый местный житель платит пол-шекеля в год. Для них построить акведук ничего не стоит.

На следующий вечер, лежа возле меня на нашей обеденной кушетке, Пилат рассказывал события дня. К его удивлению, Синедрион не принял предложения. Их верховный жрец не согласился дать ни одного шекеля.

Пилат поступил решительно. Его солдаты явились в Храм и конфисковали необходимые средства. После этого с довольной улыбкой он мне сказал:

— Если я о себе не оставлю никакой другой памяти, то меня будут помнить за то, что я обеспечил этот злосчастный город питьевой водой.

Пилат успешно справлялся со всеми делами. Когда я разрешила ему разделить со мной ложе, он горел желанием и страстью. Я же ничего не испытывала. Я иногда думала, могло ли в такие безрадостные моменты произойти зачатие? Потом у меня появилась мысль: а что, если после рождения Марцеллы у меня вообще не будет детей? Ну и пусть. Что тут поделаешь? Марцелла — мое утешение. Ей должно было исполниться три года. Веселая и озорная, она с каждым днем все больше походила на мою сестру. «Я должна беречь свое дитя», — часто проносилось в сознании. Меня восхищала ее детская жизнерадостность.

Временами повседневная жизнь казалась почти сносной, а то вдруг меня неотвратимо влекло к Голтану. Сердце мое разрывалось на части, когда я неожиданно получила письмо от Апикаты. Она видела его в театре в окружении восхищавшихся им женщин. По крайней мере Голтан жив, успокоила я себя, но даже это не развеяло мою тоску. Я с болью в сердце отчетливо вспоминала все, что так любила в Голтане: теплый тембр низкого голоса, необычный янтарный цвет глаз, гладкую, покрытую загаром кожу. Мне очень хотелось хотя бы на несколько коротких мгновений оказаться рядом с ним.

Что касается Пилата, то он менялся у меня на глазах. Муж, все чаще искавший моей близости, казался то в замешательстве, то разочарованным, то даже напуганным. Под его командованием в Иудее находились лишь незначительные силы: всего пять когорт солдат и одна кавалерийская турма [16] Турма ( лат. turma) — подразделение древнеримской конницы. . В случае возникновения крупного восстания ему пришлось бы заручиться поддержкой со стороны легата Сирии. Пилат часто обращался ко мне за советом. Неизменно все сводилось к одному вопросу: как ему умиротворить евреев и в то же время соблюсти интересы Рима?

Поскольку я не имела ни малейшего представления об Иудее, я полагалась на интуицию и всегда уповала на Синедрион.

— Они тут важнее всех, — заметила я однажды ночью, когда Пилат лежал рядом со мной. — Они управляют Храмом, а Храм управляет всей страной...

— А что-нибудь, кроме этого, ты можешь сказать? — раздраженно перебил он меня.

— По приказу моя проницательность не действует, — ответила я ему в тон.

Приемы и пиршества заполняли мою жизнь. В тот день я с нетерпением ждала вечера, чтобы спокойно почитать свиток с произведением недавно появившегося египетского писателя. Как назло, Пилат удивил меня своим посещением. Обычно после этого он отправлялся к себе спать, а тут ему захотелось поговорить.

— Но иногда ты попадаешь в самую точку, — настаивал он. — Попробуй сейчас. Я прошу.

Вздохнув, я вся напряглась и сконцентрировала внимание на пламени лампы передо мной. Я глубоко дышала и смотрела на огонь. Какое я имела право что-то спрашивать у Исиды, после того как перестала быть такой набожной? Но это же не для себя. Это ради Пилата, нуждающегося в наставлении. В этом непростом городе ему требовалась помощь, которую могла оказать богиня. Лампа мигала, но я ничего не видела. «Пожалуйста, Исида, скажи что-нибудь, что успокоит встревоженного человека и страну, которой он должен управлять». Я обратила мысленный взор внутрь себя и ждала, пока наконец не начали медленно возникать образы. Что они значили? «Помоги мне, Исида, покажи мне истину».

— Истина — это человек, — произнесла я. — Его зовут Иосиф...

— Клянусь Юпитером! — воскликнул Пилат. — Их всех зовут Иосифами. — Пристально глядя на меня, он продолжал настаивать: — Как он выглядит?

— Крупного телосложения, но с узким лицом... тонкие губы. Ненамного старше тебя. Но он гордый... высокомерный.

Пилат почти удивленно смотрел на меня.

— Ты описываешь Иосифа Каиафу. Это самый безжалостный человек, каких я только видел. Он стал первосвященником, женившись на дочери прежнего первосвященника. Сейчас в его руках власть, уступающая лишь моей. Что ты можешь сказать о нем?

Я продолжала смотреть на пламя. В глазах поплыли тени, какие-то изменяющиеся очертания. Как понимать их? Этот Каиафа, всемогущий первосвященник...

— Власть для него — всё. Она значит для него больше, чем его народ, даже больше, чем бог, которому он служит. — Я услышала свой собственный голос, словно доносившийся откуда-то издалека. Я предупреждала Пилата: — Опасайся его. Он попытается использовать тебя в своих целях. — За спиной Каиафы появились очертания еще одной фигуры. — О! — воскликнула я. В ней было что-то знакомое. Если бы только мне удалось лучше разглядеть ее. Я повернулась к мужу. — Каиафа — дурной человек, но есть еще кто-то.