Пьер Понсон дю Террайль - Бал жертв

— Ну, дети, вы готовы? — спросил фермер.

— Мы ждем уже часа два.

— Где Заяц?

— Ушел… Сказал, что скоро воротится.

В эту минуту раздался крик совы. Этот крик как будто выходил из глубины стены.

Брюле переставил одну бочку на другое место. Эта бочка, которая была пуста, закрывала лаз. Лаз вел в подземный ход, проходивший под двором фермы и кончавшийся давно брошенной и заросшей кустарником мергельной ямой. По этой-то довольно странной дороге три человека с запачканными лицами пришли в погреб Брюле, и по ней же возвращался Заяц. Это он закричал, как сова, и скоро явился в погреб.

— Откуда ты? — спросил Брюле, с нежностью смотря на своего младшего сына.

— Я ходил караулить.

— Куда?

— Около фермы.

— Что же ты видел?

— Граф Анри прошел через пролом в огород по лесной аллее.

— Так и должно быть.

— Скажите, пожалуйста! — наивно произнес Заяц. — Это вас не удивляет?

— Нет.

— И это не расстраивает ваших планов?

— Напротив.

Говоря таким образом, Брюле снял блузу и сабо.

— Славный вы человек, Головня! — прошептал Заяц.

— Замолчишь ли ты, ехидна? — сказал фермер. — Если ты произнесешь это имя, я тебя задушу!

— Простите, извините! — сказал мальчишка. — Я подожду, когда вы сделаетесь так черны, как наши друзья.

— Ты будешь ждать долго.

— Неужели вы будете работать с открытым лицом, папаша? Ведь нынешнюю ночь будут работать?

— Да.

— Так как же?

— Увидишь. Пойдемте, дети.

Он взял фонарь и первым вышел из погреба.

— Старайтесь не делать шума, — сказал он, — вы знаете дорогу.

Когда он дошел до конца лестницы, которая вела в кухню, он погасил фонарь.

— Если я знаю, куда мы идем, — пробормотал Заяц, — я готов быть повешенным!..

— Сними башмаки, — шепнул ему фермер.

— Снял.

— Сходи тихонько наверх и посмотри, спит ли твоя мать.

Брюле и три выпачканные сажей человека ждали неподвижно и безмолвно, пока Заяц не воротился.

— Я не слыхал шума, — сказал мальчишка, — должно быть, она спит.

— Хорошо, пойдемте.

— Куда? — спросил Заяц.

— Ты хочешь знать?

— Еще бы!

— Мы подожжем вон то отдельное строение.

— Это наше-то?

— Да.

— Да ведь там вся жатва?

— Почему ты знаешь? Может, за нее заплачено.

— Папаша Брюле, сын такого славного человека, как вы, не может быть простачком. Я это отгадал, и я вижу, что вы хотите сжечь капитана впридачу.

— Увы! — сказал Брюле со вздохом. — Это большое несчастье для него. Но зачем же он позволяет себе отыскивать поджигателей и подозревать Брюле?

— Такой отличный человек! — с насмешкой проговорил Заяц.

— Молчи, негодяй! — остановил его Брюле, отворяя дверь кухни.

— Жаль, что месье Анри ушел, — прибавил Заяц.

— Напротив, ведь везде говорят, что дворяне поджигают.

— О! Это отлично! — сказал Заяц насмешливым тоном. — Это его научит, как требовать своего волка.

То строение, где фермерша уложила свою дочь, где спал капитан Виктор Бернье, где хранилась собранная жатва, словом, то, которое хотели сжечь, имело две лестницы: одна, внутри, вела в три комнаты и кончалась коридором, а в конце этого коридора находился чердак, где были навалены виноградные прутья, которыми топилась хлебная печь.

Другая лестница, снаружи, вела на чердак, где были сложены сено и солома и который отделялся от комнат только очень тонкой перегородкой. К этой-то лестнице Брюле повел трех человек с перепачканными лицами.

— С вами кремень и огниво? — спросил он.

— С нами.

— Здесь вы знаете, дети, — продолжал фермер, смеясь, — жгут, но не грабят. Когда вы подожжете сено и солому в шести разных местах, бегите. Мы увидимся завтра… Эй, Заяц, проводи же товарищей…

— А вы с нами не идете, папаша?

— Нет, я пойду с другой стороны и подогрею капитана.

Брюле направился к другой лестнице.

Лукреция не спала. Бедная девушка, возвратившаяся наконец, словно блудный сын, просившая милостыню по дороге с окровавленными ногами, сначала уступила усталости, и глаза ее закрылись. Она даже на несколько минут заснула лихорадочным сном, но скоро проснулась, услышав шаги и голоса. Один голос заставил ее вздрогнуть, это был голос графа Анри. Хотя она похвасталась матери, что уже не любит его, но почувствовала сильное волнение, виски ее и сердце забились. Она спустилась с кровати, дотащилась до двери, потому что не имела сил идти, и приложилась глазом к щели двери. Сначала она увидела Сюльписа, потом мать, графа Анри, отца и за ними капитана.

Если бы Брюле и его гости говорили не так громко, то могли бы услышать глухое падение тела и заглушенный стон. Лукреция увидела и узнала этого человека, она прошептала только одно слово:

— Ох!

Потом тяжело упала на пол, загородив дверь своим бесчувственным телом.

Сколько времени продолжался ее обморок, Лукреция этого не знала, когда опомнилась, но, приподнимаясь с пола, лихорадочно проводя рукою по лбу и стараясь припомнить, она услыхала новый шум. На этот раз шаги были тихие, как у вора или влюбленного… Лукреция снова посмотрела в щель двери и увидела своего отца, босиком, полуодетого, с охапкой соломы под мышкой. Повинуясь чувству жгучего любопытства, а может быть, и предчувствию, Лукреция тихо отворила дверь и вышла из своей комнаты босиком. В конце коридора блистал свет из-за полуотворенной двери. Лукреция догадалась, что отец пошел на чердак. Направляемая инстинктом любопытства, она дошла до порога двери, и там волосы ее стали дыбом: она увидела, как Брюле подкладывает солому под виноградные прутья и поджигает ее. Лукреция вскрикнула. Брюле обернулся с угрожающим видом, увидел дочь, узнал ее и бросился к ней.

— Пожар! Помогите! — закричала Лукреция.

Но отец схватил ее за горло и прохрипел, задыхаясь от ярости:

— Молчи! Или я задушу тебя!

Лукреция старалась вырваться, но фермер закрыл ей рот одной рукой, а другой сжал ей шею и унес, между тем как огонь начинал свое дело разрушения….

В то время как граф Анри находился в замке Солэй и на ферме Раводьер начался пожар, а добрый Сюльпис уехал занимать 60 экю у школьного учителя, Жакомэ, напрасно предупреждавший графа Анри, что он подвергается опасности, пробираясь ночью в замок, отправился по лесу обратно в свою хижину. Он тяжело вздыхал и бормотал:

— Графа Анри убьют когда-нибудь, если он не остережется… Но что же делать? Я должен исполнять мой долг… Я не могу провести ночь под стенами замка, чтоб помочь. Другие меня ждут.

Дровосек ускорил шаги и менее чем через час дошел до прогалины, среди которой возвышалась его хижина. Струя дыма вилась над крышей.

— Они здесь! — сказал Жакомэ. — А девочка, наверное, теперь уже спит.

Приметив несколько темных пятен на снежной скатерти, покрывавшей прогалину, Жакомэ подошел и узнал эти следы. Следы вели из леса к хижине.