Анна Соломон - Утерянная Книга В. [litres]

Верхний ящик отцовского комода выдвигается с трудом. Ви тянет его влево, дергает вправо, потом залезает рукой в дальний угол за швейным набором. Дочь Розмари, – думает она, – тоже вторая жена, хотя и совсем другая, из другой эпохи, с лицом, на котором все написано. Ви прочла на ее лице, что девочка грустит, запуталась, что, возможно, у нее роман на стороне. И вряд ли она понесет ткань для платьев в ателье по совету Ви. Но главное – как она скучает по маме. Лили, очевидно, ждала чего-то от Ви, какой-то заботы. А Ви смогла дать лишь банальный совет про ателье, напоить чаем и произнести монолог о том, как Лили в детстве ее пугала. Еще и так резко ответила, что не нуждается в обществе. Резко – потому что Ви потребовалось немало времени, чтобы перерасти потребность в нем. Но откуда девочке об этом знать?

За исключением ножниц, лежащих не на своем месте поверх остальных предметов, дорожный наборчик предстает в том же виде, в каком его подарила Ви бабушка. Миниатюрные картонные катушки с яркими нитками уложены ровными рядами и ждут своего часа, как будто пластиковая коробочка обладает способностью останавливать время. Ви не вполне понимает, почему Лили так стремится сшить платья сама – неужели она не поняла, что Розмари бросила шить не просто так? Надо отправить ей набор экспресс-почтой, чтобы попал к Лили уже завтра. Разумеется, он предназначен только для того, чтобы зашивать дырки, зато Лили сможет использовать нитки разного цвета и шить прямо у себя на кухне, где никто не увидит, если у нее будут сложности. Уже что-то.

Ви вспоминает собственные сложности с пуговицами на вороте тем вечером. Как много они значили для нее тогда и как быстро утратили свою значимость. Как сильно ей хотелось быть женщиной с убеждениями и как почти не имело значения, что это были за убеждения. Ви могла бы оставаться женой сенатора, если бы не разглядела, сколь иллюзорна ее защищенность; или женщиной из женской группы, если бы не стыдилась. Она могла бы стать матерью, как Розмари, если бы однажды наступило утро, которое она часто представляла себе – как без сомнений или сожаления смывает Таблетку в унитаз.

Ви не рассказала Лили (слава богу!), что четко осознала свое нежелание заводить детей, пожив с ней и ее братьями. Это прозвучало бы очень жестоко. Но Ви не держит зла на детей Розмари. Скорее, испытывает благодарность, как когда-то к Алексу, за то, что укрепили нежелание, которое только начало в ней зарождаться. Обычные дети, хорошие, даже умильные. Но их умильность не перевешивала производимый ими хаос. Ви никогда не хотелось ни о чем их расспрашивать, не было интересно узнать их получше.

Доктор Монмут говорила, что все было бы иначе, будь у Ви собственные дети. Однако Ви приняла решение: ни детей, ни мужчин. Никогда – при всем уважении к первым, и не навсегда – при всем уважении ко вторым.

С появлением женщин в жизни Ви было сложнее. Доктор Монмут не раз спрашивала ее об этом. Станет ли Ви и дальше давать им советы, ругать их и принимать их любовь? (Да.) Захочет ли она узнать поближе тех, с кем общается сейчас, – помимо того, какие книги и музыка им нравятся, предпочитают они вино или траву, где родились? (Нет.) Чувствовала ли она когда-либо влечение к ним, как писали в газетах? (Некоторых ей хотелось бы поцеловать, больше ничего.) Обретет ли она еще подруг? (Таких, как Розмари, – нет.)

Ви находит в ящике стола почтовый конверт с мягкой подложкой и клейкую ленту. Открывает ноутбук. Найти адрес Лили оказывается пугающе просто – как и ее собственный, догадывается Ви, раз Лили ее нашла. Ви мысленно напоминает себе разобраться, как убрать адрес из общего доступа, потом заворачивает швейный набор в страницу с разделом «Искусство» из журнала, засовывает в конверт и думает: «Нет. Отправлю с курьером, чтобы доставили сегодня, тогда Лили сможет начать уже вечером».

Через полчаса на пороге у Ви появляется молодой человек в длинных шортах и ярко-желтой ветровке. Он широко ей улыбается, а глаза блестят, и на мгновение Ви кажется, будто они знакомы. Она улыбается в ответ. Потом юноша и посылка исчезают в недрах города, а Ви трет друг о друга пальцы и чувствует шероховатости, которые на них оставила плотная лента. Джорджи у нее за спиной тяжело дышит в ожидании, и Ви говорит:

– Да. Пойдем-ка приляжем.

К восходу город исчезает из вида. Они идут дальше. Кто-то говорит, что впереди есть вода; если не останавливаться, можно прийти до темноты.

Их осталось всего несколько дюжин – в поселении это было проще не замечать. Мальчишек, воровавших фрукты на рынке, вешали. Девушек забирали. Кое-кто из мужчин ушел. Большинство вымерло постепенно, от голода, жары, жажды, горя. Теперь, когда все на виду, они понимают, как мало их осталось. Свист соли и песка на ветру гонит их вперед.

Вашти разглядывает незнакомцев, идущих с ней бок о бок: мужчины тащат на спинах шатры, дети катят бурдюки с водой, женщины несут детей и горшки, а одна, склонившаяся вперед, словно идет против ветра, вся увешана костяными ожерельями. Эсфирь рассказывала Вашти об этой женщине – мать Надава.

Люди идут по большей части молча, экономят силы; молчат даже маленькие дети на плечах отцов и грудные младенцы на руках у матерей. У Вашти своя ноша: маленький бурдюк и одно покрывало. Жизнь во тьме и нехватка витаминов привели к мышечной слабости, а Бараз зашил в специальные узкие карманы ее одежды столько золота, что хватит на покупку небольшого королевства, поэтому каждый шаг дается Вашти с трудом.

И все же она не падает. Пока солнце скользит по небу, Вашти идет. Все идут. Едят и пьют на ходу. Мужчины мочатся на ходу. Только женщины время от времени останавливаются и приседают за поклажей. Вашти невыносима эта мысль, и она терпит; а потом к ней подходит женщина с костяными ожерельями и спрашивает: «Помочь?» Женщина говорит на персидском почти так же хорошо, как Вашти, – научилась за годы торговли с дворцом. «Вы – мать Надава», – отвечает Вашти и узнает, что Надав женился на девочке, которую ему сватали вместо Эсфири, девочке из хорошей семьи. Она родила ребенка, а потом ребенок умер, и Надав ушел – один из тех немногих, что просто ушли и не вернулись. Теперь Вашти понимает, почему женщина идет, наклонившись вперед, почему кажется, что она без конца высматривает что-то вдали. Вашти спрашивает, как ее зовут, чтобы не звать ее «мать Надава». Женщина отвечает: «Амира». Потом Вашти облегчается, а Амира, похожая на башню из косточек, загораживает ее. Дальше они идут вместе. Амира поворачивается к Вашти и спрашивает, как Эсфирь назвала сына. Вашти колеблется – знает, что Амира думает о своем внуке. «Дарий», – все же отвечает Вашти. Они снова погружаются в молчание, и Амира думает о внуке, а Вашти – о том, как была поражена, когда Эсфирь назвала ей имя сына. Эсфирь, конечно, не знала, что именно Дарий выдал Вашти за Ахашвероша, не знала, что это имя значит для ее предшественницы. «Вот как», – ответила тогда спокойно Вашти. Эсфирь заговорила о чем-то другом, но мальчик обернулся, услышав свое имя, и взглянул на Вашти так, словно видел ее насквозь.