Анна Соломон - Утерянная Книга В. [litres]

Черный налет, который Ви соскребла, маленькой горкой лежит в ее ладони, и она несет его на кухню. Джорджи бежит по пятам. В обычный день примерно в это время они в парке; иногда они ходят до самого Метрополитен-музея. Но сегодняшний день – необычный. Ви одновременно измотана и взбудоражена визитом Лили. Собственные ответы кажутся ей неубедительными; вспоминается ужас, который Ви испытала, увидев некролог. Она не общалась с Розмари дольше, чем они были друзьями. И все же земля будто ушла из-под ног. Ви, вовсе не плакса, тогда сняла очки и разрыдалась, да и сейчас, на кухне с кучкой мусора в ладони, снова готова расплакаться. Розмари ее любила. Или, по меньшей мере, любила Летти Лавлесс. С одной стороны, это очень странно, а с другой – очень логично, ведь Розмари была не только неизменно доброй и любящей, но и неизменно любознательной и открытой. Из всех воспоминаний, нахлынувших на Ви после смерти подруги, одно было особенно ярким: летний вечер на крыльце Розмари, они подростки с телами женщин и кожей детей, на которой легко оставались отпечатки, так же быстро исчезавшие – Ви помнит полосы от деревянных ступеней на задней стороне бедер и ладонях Розмари. Им по шестнадцать лет. Отец Ви заболел, и об этом она рассказала Розмари там, на крыльце. В отличие от матери Ви и остальных, Роз-мари не стала убеждать ее, что отец не умрет. Она села ближе к подруге, так, что их бедра касались друг друга, и промолвила: «Какое несчастье. Что тут скажешь». Потом, подождав немного, добавила: «Пойдем». Потянула Ви за руку и привела ее по улочкам на рынок, пропахший сыростью и пивом, купила два лимонада, сняла обертку с трубочки для Ви…

Ви могла бы рассказать эту историю Лили. Хорошее воспоминание о ее матери. Точно лучше, чем заявить, что Лили ее пугала. «Я вас всегда немного побаивалась». Зачем Ви это сказала? Потому что слова пришли сами. И это была правда. Но Лили пришла не за жизненной историей Ви.

Ви выбрасывает мусор. Ополаскивает руки и сушит их в шерсти Джорджи, хотя знает, что это отвратительная привычка. Пора прилечь. Дневной сон вместо прогулки, собаку она позже выгуляет возле тех жутких кустов, похожих на капусту. В коридоре Ви останавливается. Она давно перестала обращать внимание на вырезки – тысячи слов, написанные даже не под своим именем. Сначала Летти Лавлесс была шуткой, экспериментом, возможностью, идеей, предложенной одной из женщин в еврейской группе, на собрания которой Ви приходила еще дважды после того, как съехала от Розмари. Она поселилась в Бостоне, у другой старой подруги, Ханны, с которой познакомилась в конном лагере в Вермонте. У Ханны было двое детей и свободная комната, и хотя они не были особенно близки, Ханна обладала достаточным жизненным опытом, чтобы не верить газетным сплетням. Поэтому Ви, по меньшей мере в первое время, с легкостью могла приходить и уходить, когда пожелает, независимо от домашнего распорядка. Собрания группы роста самосознания Ви посещала в основном в поисках общества и немного ради развлечения, пообещав себе приходить, только пока Розмари не восстановится и не будет готова вернуться в группу. Ви принимали тепло все, даже свекровь Розмари (Розмари, конечно же, не сказала о подруге ничего компрометирующего). Для тех женщин Ви была чем-то вроде питомца, ничего не подозревающей Вашти, которую они могли просвещать и вдохновлять, а она вдохновляла их в ответ, рассказывая все, что им хотелось знать о ее последней ночи в Вашингтоне. Женщины в ответ хмыкали и качали головами. Они были серьезнее женщин из вашингтонской группы – студентки, религиозные женщины и даже одна женщина-раввин, которая говорила о Юдифь и Дине, как будто училась вместе с ними в колледже Рэдклифф. Суть группы выражалась в словах «радикальная эмпатия», и порой Ви позволяла им купать себя в этой эмпатии. Ей казалось, что она снова в ванне после секса с Алексом на кухонном полу, что она всплывает, поднимается вверх и ее держит сетка, сплетенная женщинами вокруг. Хотя чаще всего Ви ничему не верила. Казалось, вокруг нее колючая проволока. И она всегда отдельно от других людей. Вскоре муж Ханны захотел, чтобы она съехала, и Ханна предложила ей пожить в гостинице, пока Ви не разберется, что к чему.

Тогда она возненавидела город. Была весна, и на набережной реки Чарльз все целовались. Разумеется, у Ви были и другие знакомые, бывшие одноклассницы, родители друзей, у которых она могла какое-то время пожить. Не пускала колючая проволока. Ее позор казался ей видимым, словно вторая кожа. Пришлось бы объясняться по поводу газетных статей, а главное, внутри у нее было многое другое, то, о чем никто не знал, ужасное, порочное: сексуальные эксперименты с Алексом, из которых можно было бы сделать вывод, что Ви готова на что угодно; женатый Бенджамин, которого она соблазнила, его дом, и собака, и книги, и огромные окна, и их секс на протяжении месяца; мужья других женщин. Муж Розмари. Муж Ханны. Ви не спала с ними. Даже не целовалась. Однако делала кое-что другое, недоказуемое, но осязаемое, например, неплотно запахивала халат или, будто задумавшись, стояла у окна дольше, чем нужно, неумеренно хвалила за вкусный кофе или ходила босиком, когда для этого было слишком холодно. Ви не скрывала свою сексуальность, искала в ней спасения. И над всем этим довлело ее одиночество, которое было неудачей само по себе. Поэтому она не искала общества других людей. И не говорила никому из женской группы, что живет в гостинице. Как предположил Филипп, кто-нибудь пригласил бы ее к себе, а Ви думала, что не сможет соответствовать ожиданиям. В какой-то момент ее скепсис стал бы явным. Как удар в спину для той, что приютила бы Ви.

Потом одна из участниц группы познакомила Ви с женщиной из Нью-Йорка, которая собиралась издавать журнал под названием «Инес», в честь Инес Милхолланд [4] Инес Милхолланд (Inez Milholland) – активистка суфражистского движения (за равные избирательные права женщин), выступавшая за прекращение Первой мировой войны, адвокат. . Ту женщину тоже очень заинтересовала история Ви, и она спросила, не хочет ли Ви написать что-нибудь для журнала.

И Ви написала. Не от имени Вивиан Кент, разумеется. Она назвалась Элизабет Пьютер и написала историю Вивиан Кент, сравнив ее с библейской Вашти. Издательница в Нью-Йорке была в восторге и опубликовала рассказ, а затем сказала, что у журнала действительно немало читательниц еврейского происхождения, но ей также хотелось бы охватить более широкую аудиторию. Не желает ли Ви написать что-нибудь еще?

Ви поехала в Нью-Йорк на встречу с ней, а в поезде по дороге записала, кажется, каждую мысль, посетившую ее за последний год. Исписала всю тетрадь, потом перечитала написанное, и так появилась Летти Лавлесс. Летти Лавлесс украла все, что Ви думала, видела и делала. Она брала у всех поровну – у женщин из женских групп, у сенаторских жен, у домохозяек, у их мужей – и судила всех одинаково. Маникюры, попытки сопереживания, красоту, уродство, выпендреж с мытьем посуды, классические пояса для чулок, пояса-панталоны или полное отсутствие пояса, неверность, детей, подчинение, волосы на пальцах ног, алкоголь, голод, тело и что угодно еще, о чем женщинам нужно было с кем-то поговорить. Она не занимала чью-то сторону; она занимала все стороны сразу. У нее было лишь одно правило – честность.