Константин Масальский - Стрельцы [сборник]

Подобную точку зрения, впрочем, не разделял князь П. А. Вяземский, чья пристрастная рецензия на «Терпи казак...» была опубликована в «Литературной газете» от 25 июня 1830 г. Опасаясь, по-видимому, вульгаризации творческих завоеваний пушкинского романа в стихах и намекая на «вторичность» повести Масальского, ее близость нравственно-сатирическим произведениям Ф. В. Булгарина, Вяземский считал, что «Терпи казак...» — «не что иное, как «Иван Выжигин» в стихах. Та же несвязность в происшествиях, бледность, безличность в лицах; тот же рассказ, довольно плавный, но везде холодный, бездушный; тот же язык, довольно чистый, но чистоты столь приторной, столь бесцветной, что готов бы обрадоваться пятнышку, лишь бы найти в нем признак жизни». Масальский в «Письме издателям» («Сын отечества и Северный Архив». 1830. № 28) отвечал на это Вяземскому: повесть не могла создаваться под влиянием булгаринского романа хотя бы уже потому, что «Иван Выжигин» вышел из печати в конце марта 1829 г., а «Терпи казак...» писался в 1828 году; цензурное разрешение к публикации было получено 6 апреля 1829 г. Но намеки Вяземского на коммерческую литературную ориентацию Масальского оказались преждевременными не только по этой причине.

Первое издание повести было анонимным; эпиграф из Буало гласил:

[6] Как я ни останавливал вас, мое предостережение тщетно, — Идите, ступайте, мои стихи... (Фр. )

Это, безусловно, свидетельствовало о желании подчеркнуть непроизвольный, нерасчетливый характер поэзии автора. На «чистоту», немеркантильность «робкой» Музы Масальского указывал и эпиграф к «Сочинениям, переводам и подражаниям» (из басни И. А. Крылова «Чиж и Еж»):

Однако сторонники несуетного искусства не признавали Масальского своим. В 1830 году вышло отдельное издание одноактной сатирической пьесы Масальского в стихах «Классик и романтик, или Не в том сила». Как бы подводя итог спорам приверженцев классицистского и романтического литературных направлений и одновременно заявляя о собственной позиции в этом вопросе, поэт утверждал:

Современники усматривали в «Классике и романтике» высмеивание барона А. А. Дельвига. Масальский отрицал это («Я всегда поставлял себе за правило не писать личностей, в чем могу поручиться честию. В моей комедии все лица вымышленные. Мне остается сожалеть, что разнеслись такие неосновательные слухи» [7] Сын отечества и Северный архив. 1830. Ч. 135. № 28. С. 108. ), но, по-видимому, безуспешно. В необъективном, на наш взгляд, отзыве о комедии самого Дельвига («Литературная газета» от 30 июля 1830 г.) пьесе отказывалось в какой бы то ни было сценичности, а персонажей предлагалось отправить в желтый дом. Между тем «Классик и романтик» — одна из первых попыток воссоздать на русской почве жанр так называемой «драмы для чтения», то есть повествовательной пьесы, принципиально не предназначающейся к постановке на театре. Эта традиция, блистательно представленная во Франции циклом исторических драм «Лига» (1826 — 1829) Луи Вите, «Вечерами в Нейи» Каве и Диттмера, «Кромвелем» (1827) Виктора Гюго, затем оказала значительное воздействие и на историческую прозу Масальского. Наиболее ярко она проявилась в исторических сценах из времен Петра Великого «Бородолюбие» (2 части; Спб., 1837) — «романе.., написанном в драматической форме» [8] Справочный энциклопедический словарь под ред. А. В. Старчевского. Спб., 1854. Т. VIII. С. 1. .

Действительно, роман и драма подчас обнаруживают тенденцию к взаимопроникновению [9] См.: Рогачевский А. Б. К вопросу о сценичности «Бориса Годунова» А. С. Пушкина: (Проблема жанра) // НДВШ. Филологические науки. 1989. № 1. С. 14 — 19. . В описываемую эпоху подобное смешение литературных родов в произведениях на историческую тему прежде всего, однако, связывалось с именем Вальтера Скотта. Аполлон Григорьев вспоминал: «Вообще как-то форма изложения — действительно новая и притом драматическая у шотландского романиста — отталкивала от него старое читавшее поколение. «Как пойдет он эти разговоры свои без конца вести, — говаривал мой отец, — так просто смерть, право», — и пропускал без зазрения совести по несколько страниц» [10] Григорьев Ап. Воспоминания. М., «Наука», 1988. С. 79. . Именно Вальтер Скотт оказал на Масальского (как, впрочем, и на многих других исторических романистов) определяющее влияние — и не только в сфере контакта романа и драмы. Непременная любовная интрига (или ее значимое, обыгрываемое отсутствие), густой «местный колорит», изображение государственных мужей частным образом — вот что Масальский взял на вооружение у отца всех исторических романистов нового времени.

О том, как Масальский представлял себе соотношение вымысла и истории в художественном повествовании, а также задачи романиста в целом, свидетельствует его предисловие к роману «Невеста Петра Второго» (1842): «Конечно, роман не история, однако ж и роман, в котором действуют исторические лица, не должен, по нашему мнению, взводить на них небылицы. Исторические источники обыкновенно говорят коротко и холодно: вот как было дело. Фантазия романиста по этим кратким и холодным указаниям может углубляться в прошедшее, вникать в характеры, догадываться о тайных сердечных побуждениях, о внутренних, скрытых пружинах открытых действий, доискиваться подробностей там, где история не говорит об них, одним словом, представлять прошедшее в виде настоящего и воскрешать жизнь со всеми ее страстями, тревогами, надеждами, радостями и страданиями» [11] Сын отечества. 1842., № 9. Отд. III. С. 7 — 8. . Этими принципами Масальский стремился руководствоваться на протяжении всей своей литературной деятельности.

Первый и самый известный исторический роман Масальского «Стрельцы» —о борьбе за власть между сторонниками царевны Софьи и царя Петра — вышел в 1832 году. В три месяца было раскуплено 1500 экземпляров. Только при жизни автора книга выдержала 4 издания. Отклики современников отличались крайней противоречивостью. «Северная пчела» называла «Стрельцов» замечательным явлением словесности и утверждала, что роман «может даже быть полезен во многих отношениях для будущего историка Петра Великого; ибо автор... входил в тщательное изыскание и соображение исторических источников и, нередко прибегая к исторической критике, объяснил многое, что доныне оставалось недосказанным или было несправедливо или неполно описано» [12] Северная пчела. 1832. № 93. П. А. Плетнев, напротив, считал, что «Стрельцам» «недостает главного — поэзии» [13] Плетнев П. А. Сочинения и переписка. Спб, 1885. Т 2. С. 503 , а поэт Н. М. Языков в письме А. М. Языкову от 6 января 1832 г. так отзывался о романе: «Стрельцы», как мне кажется, вздорное произведение, а Масальский — наследник бездушия и пошлости Булгарина в романе. Жаль, что у нас исторические предметы — и самые важные, своехарактерные и действительные — попадаются в руки бесталанных головушек» [14] Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 107. . Любопытно, что при перепечатке в 1885 году «Стрельцы» вызвали не менее живой отклик в периодике, став не только событием текущего литературного процесса, но и предметом острой полемики [15] См.: Гражданин. 1885. № 72. С. 6; Наблюдатель. 1886. № 1 Отд. II. С. 41 — 42. . «Стрельцы» принадлежали к любимым произведениям детства и юности Ф. М. Достоевского [16] См.: Звенья. М.; Л., 1936. Т. VI. С. 491. . Но самое примечательное, пожалуй, то, что роман Масальского, по-видимому, инспирировал формирование пушкинского замысла повести о стрельце [17] См: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. М.; Л., 1937 — 1949. Т. 8. С. 430 — 431. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением: римская цифра — том, арабская — страница. .