Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

Внешне Горюн вроде бы был согласен, но всё-таки не давала покоя другая мысль, в которой он и сам себе не признавался, боялся, а вдруг окажется правдой. Нет, ему не верилось, что земляки могут выдать белым его Марию Васильевну да Васятку, которому всего-то шесть лет от роду. А как дознаются белочехи, кто у Васятки отец и куда послали его Советы учиться? Может, потому и снятся Горюну такие сны, может, потому и покоя его отцовской душе нет. Где уж тут наукам идти на ум?!

Свердлов видел, что слушает его Горюн и не слушает. Неужели так велика тяга на фронт? А может, другое что?

— Вы согласны со мной? — спросил Свердлов. Ему нужно было понять этого человека — тревога за его судьбу, за душевное равновесие уже поселилась в сердце Якова Михайловича.

— Согласен, конечно, — ответил Горюн, — я буду работать там, куда партия направит.

И будто рухнула, погасла с этими словами какая-то надежда в душе Горюна...

— У вас семья? — спросил Свердлов. — Насколько мне помнится, жена и сын?

— Так и есть...

Ах, лучше бы не задавал Свердлов этого вопроса! Лучше бы... Изменился в лице Горюн, умоляюще посмотрел на Якова Михайловича.

— Вы что-то знаете о своей семье? — спросил Свердлов.

— Ничего не знаю. А только думаю, что худо им. Как бы не изничтожили их мироеды. Ведь слух обо мне туда дошёл.

Свердлов — Луначарскому:

— А ведь у моего академика, Горюна, Анатолий Васильевич, жена и сын в опасности. Сегодня в Самару уходит наш связной — я просил его помочь.

— Яков Михайлович, у меня друзья в Самаре, беспартийные, но верные. Они мне не откажут, уверяю вас. Я через вашего связного передам им письмо.

Лето было невыносимо жарким. Солнце высекало искры из каждого дома, из каждого золочёного купола. Пыльная дымка стояла над городом, над Москвой 1918 года.

А в последние дни августа зачастили дожди — ещё тёплые, летние. Дожди сопровождали Свердлова до самого Питера — он отправился туда в короткую командировку, на второй съезд Советов Северной области.

Очень хотелось Якову Михайловичу повидать старых друзей, он даже забежал к Бессерам на улицу Широкую, да никого не застал... А в Москве ждали десятки дел. В день всевобуча — военного обучения — ему поручено принимать парад и выступать на митинге, встретиться с красноармейцами, несущими службу в Кремле. Он любил бывать в большом зале под расписным и ярким куполом. Когда-то здесь шли дворянские собрания и зал этот назывался Белым, Екатерининским. Заседал здесь и сенат. Яков Михайлович всегда любовался архитектурным богатством зала, колоннами и барельефами — чудесным творением зодчего Казакова. И Ленин, выступавший не раз в этом зале, и Свердлов с удовлетворением замечали, как бережно относятся теперь к своему клубу красноармейцы.

Была ещё одна надежда у Якова Михайловича — вырваться на своём «поккарде» в Кунцево, где жили летом его дети...

Но, уже ясно, не получится — в прошлое воскресенье, 25 августа, необходимо было выступить от имени Центрального Комитета партии на торжественном заседании, посвящённом 30-летию Союза польских рабочих. Пятница, 30 августа, занята — у него уже путёвка, подписанная секретарём МК Загорским, на выступление в Введенском народном доме перед трудящимися Лефортовского района. Такие же путёвки Московский комитет партии написал на имя Ленина, Дзержинского, Ярославского, Коллонтай...

— Придётся тебе, Кадя, ехать одной, — сказал он. — А я завтра. Может быть, и на ночь глядя: очень хочется вдохнуть немного чистого воздуха.

Клавдия Тимофеевна про себя только усмехнулась: она понимала, что с вечера он приехать не сможет, у прямого провода наверняка задержится — нужно с фронтами поговорить. А вот в субботу, возможно, и приедет — не столько ради кислорода, сколько из-за детей: она-то видит, как соскучился он...

В полдень Свердлов позвонил жене:

— Кадя, выслушай меня внимательно и по возможности спокойно. Только что получено сообщение из Питера — убит Урицкий. Туда выезжает Феликс...

Урицкий... Клавдия Тимофеевна с глубоким уважением относилась к этому человеку. Ещё совсем недавно он был вместе с ними, такой жизнелюбивый, остроумный, настоящий внимательный друг... Невозможно представить себе, что Урицкого уже нет.

Свердлов понимал — выстрел в Питере мог быть сигналом для совершения других эсеровских террористических актов. Кто-то даже предложил отменить пока выезд на предприятия членов ЦК. Но по многим причинам этого делать нельзя было. Никто из членов ЦК не согласится отменить выступление перед лицом опасности. Нельзя этого делать и потому, что никакие выстрелы не должны заглушить главного: власть в столице и на местах прочно и надёжно принадлежит Советам, и правящей партией является партия большевиков. Её ни запугать, ни свернуть с пути невозможно.

И всё же Загорский сказал Якову Михайловичу:

— О выступлении Владимира Ильича речи быть не может. Я уже договорился с Ярославским, Коллонтай, Осинским — они поедут вместо него на Хлебную биржу и на Щипок.

— Спасибо. Ты, дружище, не разучился меня понимать с полуслова. Я тут тоже принимаю меры. Надежда Константиновна на работе, я позвонил Марии Ильиничне с просьбой под любым предлогом задержать его дома. Обещала помочь. Словом, давай-ка заглянем к нему вместе через полчасика...

На столе у Ленина лежала путёвка Московского комитета Российской Коммунистической партии (большевиков).

«Товарищу Ленину.

Начало в 6½ часов.

Путёвка.

На митинги 30 августа 1918 года.

Тема: „Две власти“ (Диктатура рабочих и диктатура буржуазии).

Здание б. Хлебной биржи, Гавриловская площадь, Басманный район. Завод Михельсона, Щипок, Замоскворецкий район.

Товарищи, не имеющие возможности выполнить данное поручение по уважительной причине, должны заблаговременно известить об этом МК.

Товарищи обязуются на следующий после митинга день представить в МК краткий отчёт и все записки, поданные им слушателями...»

— И на каком основании вы собираетесь лишить меня этой путёвки? — спросил Владимир Ильич Загорского. — Тут написано об уважительной причине.

— Владимир Ильич, вам нельзя сегодня выезжать из Кремля, — начал было Свердлов.

Но Ленин перебил его:

— Ах, нельзя. Другим можно, а мне нельзя?

Ленин нервно зашагал по кабинету.

— Владимир Ильич, мы очень просим вас... Не собирать же по этому поводу ЦК.

— Вот именно, не собирать... Мы не имеем права пасовать перед террором контрреволюционеров-одиночек.

«Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов. Всем армиям, всем, всем, всем.

Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина...»