Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

...На каждой крупной станции встречали председателя ВЦИК. Вот и на перроне станции Орёл собралось много народа. Яков Михайлович выглянул в окно, рывком поднялся со своего диванчика и быстро пошёл к выходу.

Он говорил о положении на фронтах, о том, что делает большевистская партия для восстановления народного хозяйства, о транспорте, о мерах по обеспечению рабочих хлебом. Долго аплодировали Свердлову рабочие Орловского депо, проводили к вагону и не расходились, пока не тронулся поезд.

Середина марта. Ленин возвратился в Москву из Петрограда — выезжал на похороны Марка Тимофеевича Елизарова. А перед отъездом в Питер он получил записку от Клавдии Тимофеевны. «Уважаемый Владимир Ильич, — писала она, — у Якова Михайловича температура держится около 39. Сегодня в шесть часов вечера поднялась до 40,3.»

Аванесов сообщил Владимиру Ильичу диагноз — испанка. Эпидемия этой болезни в то время охватила всю Европу и уже погасила не один миллион человеческих жизней. Возвратившись из поездки на Украину, Свердлов ещё участвовал в заседании Совнаркома, в тот же день провёл заседание президиума ВЦИК... Аванесов рассказал, что Яков Михайлович согласился вызвать врачей лишь 9 марта, когда ему стало совсем плохо.

Ленин сразу же, как только приехал из Питера в Москву, позвонил по телефону на квартиру Свердлова. Узнал, что врачи — видные специалисты, собравшись на консилиум, обнадёжили: «Сердце здоровое, должно справиться с болезнью. Будем надеяться, Владимир Ильич, будем надеяться...»

А Свердлов уже не может, не в силах говорить. Трудно поверить, невозможно себе представить...

Весна 1919 года задерживалась, и зима неохотно уступала ей дорогу. Завывали холодные, с метелями, ветры. О чём они плачут? Не о том ли горе, которое привело сюда, в Московский Кремль, старого гравёра из Нижнего Новгорода? Его о чём-то спрашивают незнакомые люди, приехавшие неизвестно откуда, — всем, всем без исключения есть дело до его сына. А тот лежит молчаливый и лишь изредка говорит в бреду о каких-то делах, документах, которые хотели украсть левые эсеры...

И ещё Яков зовёт в бреду Андрея — сына... Он что-то говорит, но нельзя разобрать ни слова. Ах, как это несправедливо: старый, уже проживший много лет человек здоров, а его сын, его Яша, его гордость...

Он видит, как держится Клавдия. Никто не заметил, чтобы она плакала. И товарищи... Какие товарищи! Дзержинский, Луначарский, Петровский, Стасова, Ярославский, Аванесов. А этих двух молодых людей он помнит ещё мальчишками — Ваня Чугурин, Гриша Ростовцев.

И, конечно, здесь Володя Лубоцкий, теперь Загорский... Ах, Володя, Володя, что будет, что ожидает нас?

Загорский обнимает его, отца Якова, и осторожно уводит в коридор... И всё молча, чтобы случайно обронённое слово не причинило ещё больших страданий отцу старинного друга.

Там, в комнате, где лежит больной, дежурит Саша Соколов — врач и давний друг Якова. Третьи сутки не отходит он от больного товарища.

Владимир Ильич сказал Бонч-Бруевичу:

— Я иду проведать Якова Михайловича.

Бонч возражал:

— Владимир Ильич, это испанка...

Но Ленин молча направился в квартиру Свердлова.

...Яков Михайлович уже несколько часов был в глубоком беспамятстве. А тут вдруг приоткрыл глаза, увидел Ильича, и на сухих от жара губах его промелькнуло подобие улыбки. Что было в ней? И любовь, и извинения за первый раз в жизни наступившую беспомощность, и за то, что не может сейчас встать и рвануться в бой, и за то, что, по-видимому, Восьмой съезд партии откроется без него...

Ленин держал в своей руке холодеющую руку Свердлова — всегда крепкую, верную, которую пожимал много-много раз за эти два года...

Он вышел из квартиры Свердлова, ни на кого не глядя, низко опустив голову, и направился в свой кабинет.

Там он сел в глубокой задумчивости в кресло, сжимая голову ладонями. Сколько мыслей проносилось, сколько воспоминаний, какая боль и тревога овладели Владимиром Ильичём!.. Пожалуй, сегодня он теряет самого верного, самого надёжного своего друга и соратника. Да только ли он? Вся партия, вся страна содрогается от горя. Два года... Всего два года они проработали бок о бок, встречаясь каждый день, а то и помногу раз в день. Какие это были два года?! Они могли бы вместить в себя целые десятилетия, а может, и столетия! Чего только не пережили страна, народ, партия, из каких невероятно сложных испытаний выходили! И везде, и всюду был Свердлов. Владимир Ильич не может припомнить случая, чтобы Яков Михайлович в чём-то отступил, чтобы не поддержал его в самые тяжёлые дни, когда на карте стояла судьба революции, судьба страны. Это была открытая, честная, прямая душа, целиком и полностью отданная делу партии.

И вот Ленин сегодня в последний раз держал в своих руках остывающую руку Свердлова... Так рано, так обидно рано он ушёл... По сути дела, юноша — всего 33 года! Так мало прожил, так много сделал...

Траурный митинг на Красной площади. Здесь собрались все делегаты Восьмого съезда партии, трудящиеся Москвы. Встав на возвышение и заметно волнуясь, Ленин негромко произнёс:

— Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сделал для организации рабочего класса, для его победы... Вечная память товарищу Свердлову; на его могиле мы даём торжественную клятву ещё крепче бороться за свержение капитала, за полное освобождение трудящихся!..

И вторили ему тысячи людей на Красной площади.

И вторили тысячи телеграмм со всех концов страны.

И траурные выпуски газет.

И объявившие траур Москва, Петроград, Харьков... И шли соболезнования из зарубежных стран.

В знак глубокой скорби склонились над могилой траурные знамёна.

В тот же день, 18 марта, в Круглом зале Кремля (в зале, который с тех пор называется Свердловским) начал свою работу Восьмой съезд Российской Коммунистической партии (большевиков).

Открывая съезд, Ленин сказал:

— Товарищи, первое слово на нашем съезде должно быть посвящено товарищу Якову Михайловичу Свердлову...