Ксения Васильева - Импульсивный роман

Аннета пыталась что-то исправить.

— Но, Зиночка, кто же говорит о том, что я поверила? Я сказала — почти, это значит, что я вижу: мой сын взрослый и могло бы… Ну понимаешь, в нем бродят странные силы, он то вдруг улыбается сам себе, то грустит. Я вижу, что он страдает, но почему? Скажи мне — почему? Я не понимаю. А о том — конечно, ложь, о, еще какая ложь! Зиночка, я люблю Эву, клянусь, больше, чем Тоню, она… Прости меня… Но она чем-то похожа, внутренне, на Колю и если бы… — Аннета замолчала, потому что дальше опять нельзя было говорить Зиночке, что она думала.

Зинаида Андреевна сохраняла неприступность.

Аннета поняла, куда надо теперь поворачивать разговор. Надо примирить Зиночку с Эвой.

— Зиночка, — сказала она очень убеждающе, — Эва так мила, так добра и прелестна. Она сумасбродка, но это свойство юности, и юности одаренной…

Зинаида Андреевна прервала ее жестом. Они стояли на аллее, засыпанные снегом, обе невысокие, но разные: величавая располневшая Зинаида Андреевна и верткая, скукожившаяся сейчас от холода маленькая Аннета в шубке, которая была когда-то предметом зависти, а потом усмешек, а теперь опять зависти, и в такой же шапочке. Весь этот гарнитур был пушист и волосат и когда-то назывался — скунсовый. Они были забавны издали, а разговор вели драматический, который только не дотягивал до трагедии, потому что в наше время, в нашем веке, говорят, их, трагедий, не бывает. Люди, пребывая в них, не догадываются об этом, считая, что все это обычно и не стоит разговора.

— Эва для меня не существует. Тома сегодня ночью, когда мы сидели у Алексея Георгиевича (Зинаида Андреевна перекрестилась), спросила: мамочка, Эва придет? И я ответила — не знаю. О родной дочери, когда умер отец, я ответила — не знаю. Ты понимаешь это, Аннет? — Аннета молча кивнула. — И она не пришла. Не при-шла.

Зинаида Андреевна пошла по аллее. Аннета заспешила рядом.

— Но ты прогнала ее, с твоим нравом, ты…

— Не знаю, есть ли у меня нрав и это ли стало причиной…

Они шли по заснеженному парку, в который влекло одинаково людей счастливых и несчастных, несчастливых и удачливых. Впрочем, нет. Удачливых зимой не бывало. Удачливые любят летние променады с толпой навстречу и глазами, полными восторга или зависти или еще чего-нибудь, обращенного к ним.

— А ты знаешь, Зиночка, я видела Эвочку.

Зинаида Андреевна зорко посмотрела на Аннету, но та глядела прямо в аллею.

— Я ее видела на кладбище, она стояла слева, за оградой. Ты была к ней спиной. И Коля видел, он мне шепнул, — вдохновляясь Зиночкиным молчанием, лгала Аннета. — Ты пойми, она девочка, натворила глупостей, бог знает чего и только-только разобралась. И боится, боится. Ну как она могла не прийти, скажи!

Зинаида Андреевна шла опустив голову, Она все время сегодня, после похорон, задавала себе этот вопрос — как Эва могла не прийти? Как? И убивала себя тем, что могла воспитать такое бесчувственное ужасное создание. Она винила и Юлиуса в своих мыслях, хотя и останавливала себя мгновенно, вспоминая, что его уже нет. От мыслей об Эвангелине снова, незаметно для себя, она переходила к Юлиусу и опять сердилась на него за его неуемную любовь к старшей дочери, о величине которой узнала совсем недавно, когда началось все ЭТО. Она поняла, что он думает и заботится только об Эве. Теперь Зинаида Андреевна подумала, что эта любовь свела его в могилу, и испугалась этой мысли. Так вела она разговор с обоими и сердилась на них и обвиняла их, и один из них уже никогда не сможет ей ответить. Может быть, и другая?..

Она посмотрела на Аннету, и у нее не было причин не верить подруге, так клятвенно прижимала та руки к груди и смотрела прямо и честно. Но почему же молчала до этой минуты? Не хотела сразу говорить, считала бестактным?

Зинаида Андреевна смотрела на Аннету, и сомнения начинали бередить ей душу, и верила она Аннете, вернее — хотела верить.

Томаса с Колей вошли в дом.

Всю дорогу Томаса шла так, будто Коли рядом не было. Она то замедляла шаг, то шла быстро, бежала, то останавливалась. Так вели себя ее мысли. Но потом Колино послушание стало ее раздражать, и бег и остановки превратились в целевые: она хотела показать Коле, что не хочет идти рядом с ним. Но он не отставал. Он решил, что будет ее сопровождать, хочет она этого или нет. Коля был мрачен.

Они вошли в дом, но Томаса не прошла дальше передней. Дом был напитан запахом свечей, еловых веток, ладана и всего того, что должно было скрывать пустоту, пребывавшую здесь недавно и называвшуюся телом Юлиуса. Этого ничего не нужно, думала Томаса, а нужна любовь и память. Томаса вдруг резко повернулась и вышла. Коля не знал, как поступить, но и сам понимал, что один не сможет оставаться в доме, который пока еще не начал принадлежать снова им всем.

…Пусть она делает, что хочет, злюка, думал Коля, уже возмущенный каменным лицом Томасы, каменным зло, а не печально. И тоже вышел.

Но Томаса не была зла сейчас. То, что должно было бы пролиться слезами, стало камнем, и ей хотелось куда-то идти, бежать, нести этот камень. И тогда, может быть, он растает, потеряется в дороге. Она не злилась и на Колю, просто ее раздражала Колина этикетная заботливость, она не нужна была Томасе, совсем не нужна — такая… Когда Коля вышел за ней, она обернулась на него удивленно и с досадой. Коля покраснел и молчал. Сегодня они были оба немы, и губы их ссохлись так, что, казалось, никогда не разлепишь. Коля ничего не сказал, но взгляд его, молящий о прощении, был красноречив, и Томаса поняла, что она отныне может избирать. Она сделала шаг вниз, по ступенькам, а Коля остался на крыльце, чувствуя, что еще не прощен, не окончательно прощен, а если и прощен, то не так, как ему бы хотелось. И тут появилась Эвангелина. Это было подобно взрыву. Остановилась Томаса, вздрогнул Коля. И сюда же быстрым шагом направлялся Машин, вернее не сюда, а по служебному делу, на другой конец города, но пошел он через этот край, который был как бы короче, но на самом деле длиннее. С ним шел и Липилин, его послал с Машиным товарищ, приехавший на его место. Машин был недоволен, но подчинился, и вот Липилин шел с ним.

Тут же околачивалась и Фира, которая не могла же пропустить похорон, но с утра не сумела отлучиться, а теперь не знала — опоздала ли. Сдавалось ей, что опоздала, но все-таки она пришла, хотя бы и на последыши. И увидела всех. И Машина с Липилиным увидела. А те, у дома, не видели Машина, потому что угол дома скрывал его. От них, но не от Фиры. Она выбрала лучшее место для наблюдения и прогуливалась как пава, не боясь никого — с утра понаделала кучу дел и теперь могла заняться своим интересом. Эвангелина, хоть и бежала сюда, к ним, подалась назад. Она бы не ушла, только бы обошлось немножко, но Томаса крикнула после минутного оцепенения, боясь, что Эвангелина исчезнет и она не кинет в нее камень, который целый день несет в себе.