Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

Вода из бетонной чаши стремительно уходила в крупный, ноздреватый песок.

В нижней, бетонной чаше Кирилл вымыл руки и лицо, попил из деревянной.

— Хорошо, — проронил он, чувствуя облегчение.

Поверженный Колокольный дуб лежал как каменная гора. Обрубленные ветви валялись в стороне и казались чужими. От ствола была отпилена огромная и плоская чурка со старыми следами топора и уложена на землю, как курган. Свежий спил был довольно ровным, и от красноватой сердцевины, как от солнца, во все стороны разбегались золотистые лучи. Кирилл ощупал шероховатую древесину, попробовал посчитать годовые кольца, но тут же сбился со счета: в глазах рябило от прожитых деревом лет…

Дома его не ждали. Он вошел через боковой вход, почему-то не запертый, и напугал Екатерину.

— Господи!.. Неужели тебя отпустили?

— Отпустили, — проронил он.

— Ну, снимай плащ… Аннушка заболела!

— Где она?

— У себя, — пугаясь его вида, махнула рукой Екатерина.

— Алешу… не нашла? — сдерживая подступающий кашель, спросил Кирилл.

— Нет, не нашла…

Не раздеваясь, Кирилл вошел в комнату Аннушки. Она лежала в постели, голова на высоких подушках, в руках какая-то книга в мраморном переплете.

Восстановленная статуя Афродиты стояла в углу, лицом к стене…

Мгновение они смотрели друг на друга, но вот магнитное поле взглядов распалось и перестало существовать.

— Прости меня, — сказал тихо Кирилл, глядя в пустое пространство. — Я вернулся… Тебе больно?

— Ничего, я скоро встану на ноги, — сдержанно проговорила она.

— Я тоже встану.

— Конечно, встанешь, Кирилл.

Он посмотрел в спину Афродиты и сказал в ее же сторону:

— Ну, я пойду. День сегодня хороший…

— Ступай, — она прикрыла лицо книгой в мраморном переплете.

Кирилл осторожно затворил за собой дверь, постоял минуту и пошел в парадную залу. Там никого не оказалось. Куда-то исчезла старинная мебель, и лишь камин глядел на него черным зевом. Кирилл посидел возле него на стуле, посмотрел на черные, подернутые холодным пеплом угли и тихо пропел:

— Гори, гори, моя звезда…

Замолк и сунул руки в карманы — было холодно. Пальцы нащупали ключи от квартиры. Кирилл вынул их, позвенел, как колокольчиком, и бросил в камин. Пепел взвихрился и унесся в трубу.

Потом он встал, откинул спинку дивана и сунул руку в нишу. Рукоятка кольта почему-то показалась ему теплой, нагретой чьей-то рукой. Он достал обойму — тупо блеснул последний патрон. Утопленный пальцем, он подпрыгивал словно живой и встал на место. Кирилл спрятал пистолет в карман и, придерживая его, чтобы не перекашивало тяжестью плащ, скорым шагом двинулся на ерашовскую половину. В коридоре на его пути стояли племянники.

— Мы тебя помиловали, — серьезно сказал Колька.

— Вот тебе копия указа нашего, — Мишка подал скрученную в трубку бумагу.

— Простите меня, — сказал Кирилл, принимая свиток.

— Сказано же — помиловали, — с достоинством подтвердил Колька. — Читай указ.

Племянники удалились в свою комнату, храня какое-то спокойствие и терпение.

Кирилл зашел на кухню к Екатерине. Она сидела за столом и перебирала рис, рассыпанный на клеенке. Пальцы двигали зерна, а глаза смотрели куда-то мимо, в пустоту.

— Где же… батя? — спросил он.

— А?.. А, они недавно в город ушли, — очнулась Екатерина. — Подавать заявление в загс.

— Заявление?

— Да… Они же не расписанные живут. Ты раздевайся, скоро обедать будем.

— Хорошо… — проронил он. — Я пойду пока, погуляю. Солнце на улице.. Прости меня, Катя.

— Что? — Пальцы ее замерли над рисом.

— Прости меня…

— Ага, — невпопад проронила она. — Столько камешков в зерне…

Кирилл вышел из дома, осмотрелся и прикованный золотистым бором на той стороне озера решительно направился к нему низким берегом с космами плавающей осоки. Побродив среди сосен, он наткнулся на проселок среди звонкого, голого леса и непроизвольно побрел вглубь. Идти было хорошо: мягкая листва шуршала под ногами, взгляд спокойно плавал по тихому морю неподвижного воздуха в голубеющем небе, и судорога кашля не скрадывала больше полегчавшего дыхания.

Он не заметил, как извилистый проселок исчез из-под ног, и кругом оставался один лишь просветленный и торжественный лес. Он брел зигзагами, иногда кружил на одном месте или около понравившегося дерева; он не думал, куда идет и зачем, и потому не заботился об ориентирах. Сейчас он не ощущал ни прошлого, ни будущего…

А солнце, зависнув над головой, как сердцевина Колокольного дуба, катилось следом по свежему спилу неба.

Но вдруг впереди, совсем близко, он увидел девушку с лошадью и скорее угадал, чем узнал, жеребчика.

— Ага? — позвал он. — Ага!

Жеребчик остановился, повернул голову назад, однако девушка взяла его за гриву и повлекла вперед. Они уходили и медленно растворялись в пространстве леса. Кирилл торопливо пошел за ними, однако никак не мог догнать: силуэт лошади среди деревьев и фигурка девушки казались призраком, ибо появлялись то впереди, то сбоку, всякий раз внезапно меняя направление.

Он остановился среди старых, багровых осин, вздохнул глубоко:

— Господи! Как мне хорошо!

Стараясь не стряхнуть с себя это ощущение, он медленно достал кольт и выстрелил себе в висок.

Жеребчик вскинулся на дыбы и, вторя эху выстрела, пронзительно заржал. Потом заплясал, закружился на месте, взрывая копытами мягкую лесную землю. Сквозь тонкую кожу на морде проступили вздутые кровяные жилы.

— О-оп, о-оп, — пропела конюшица. — Что вскипятился? Выстрелов не слышал? Привыкай…

Жеребчик встал мордой в сторону, откуда прозвучал выстрел, насторожил уши.

— Где стреляют, туда нам нельзя… Ну, пойдем землянку копать? — Она взяла за гриву. — Скоро зима, выпадет снег. Будет красиво, но холодно.

Он послушался, однако шел и все время поворачивал голову назад, стриг ушами, хотя в лесу вновь установилась звонкая, как воздушный шар, тишина. На мысу материкового берега под огромными старыми соснами была почти отрыта просторная землянка. Яма была много глубже человеческого роста, но конюшица вошла в нее сквозь щель, прорытую в берегу, и стала равномерно вышвыривать лопатой песок. Жеребчик встал на край ямы и, сторожа уши, начал отгребать землю: его смущала и манила та сторона, откуда стреляли. У конюшицы скоро замерзли ноги на сырой земле. Она выбралась наверх и, разворошив головни кострища, подбросила сучьев. И пока они разгорались, стояла босыми ногами в золе и жмурилась от блаженства.

Жеребчик же вновь заметался, выписывая круги под соснами, зафыркал от возбуждения и ощущения неведомой и незримой человеку опасности.

— Что там? Ну что ты разволновался? — спросила конюшица.