Кузьма Абрамов - Сын эрзянский

— Кого-то даст бог — мальчика или девочку.

— Знамо, — ответила Марья.— Не будешь же ты вроде Охрема из-за девочки биться головой о стену.

Потом они заговорили об Иваже. За эти последние три года, прожитые вне дома, он превратился во взрослого парня. Ростом перегнал отца. Старик Охон купил ему кожаные сапоги, городской пиджак и фуражку с высоким околышем и блестящим козырьком, словно купеческому сыну. Теперь только осталось его женить.

— Здесь не найдешь ему невесту, придется пойти в Алтышево, посоветоваться со своей родней, может, у них кто-нибудь есть на примете, — шептала Марья над ухом Дмитрия, обдавая его лицо и шею горячим дыханием.

Дмитрий лишь кивал головой. Разумеется, Марья лучше знает, что для этого предпринять. Не мужское это дело — искать невесту. И что тут много разговаривать, Иважу подошло время жениться. Самого Дмитрия женили примерно в такое же время, ему тогда пошел восемнадцатый. Вот достроят избу, сделают печь и можно будет взяться за поиски невесты. В этот год, пожалуй, свадьбу сыграть не придется, но невеста на примете должна быть...

Не много вечеров выпало Дмитрию и Марье быть вдвоем. В новую избу к ним вскоре притащился дед Охон. Он тоже бежал от клопов.

— Не хватило больше терпения, — говорил он.— Век доживаю, но таких свирепых клопов нигде не видел.

— Не боишься холода, спи здесь, — сказал Дмитрий.

Он все же позаботился о старике и, натаскав в избу песку, стал на ночь разжигать на нем костер, чтобы прогреть воздух. Степу не брали спать в новую избу, боялись простудится.

Для печи Дмитрий навозил глины и песок. Дед Охон с Иважем сделали под нее основание — квадратный срубик, соорудили форму и четыре больших деревянных молота. Степа не мог сообразить, для чего нужны эти молоты, что собираются ими колотить. Он еще не видел, как делают из глины печь. Когда же взрослые стали лопатами насыпать в срубик глину и, утоптав ее ногами, взялись за эти молоты, он все понял и полез смотреть, как будут бить. У дяди Охрема молот поднимался чуть ли не до потолка, с глухим ударом опускался на вязкую упругую глину и отскакивал назад. И с каждым ударом он издавал гортанный звук: «Х-эк!» У отца молот так высоко не поднимался, и ударял он без всякого «х-эк», но ямка в глине после его удара была глубже, чем у других. Иваж тоже сильно бил, но он все же уступал отцу и дяде Охрему. Четвертым бил дед Назар. Степа не мог определить, как он бьет — сильно или нет. Он машет не часто и дышит тяжело, как лошадь, которая тянет в гору воз. Дед Охон не бил. Он стоял у оконного проема, курил трубку и говорил, когда нужно перестать бить, когда еще добавить глины. Дед Охон все знает! Когда кончили бить, Степа попробовал ткнуть в глину пальцем, она была словно камень. Это набили под печи. На под положили форму свода. На форму Марья высыпала из тряпицы золу и угли, вывезенные из Баева. Затем опять насыпали глины и снова принялись бить. Били, опять насыпали глины и снова били, прикрепив вокруг будущей печи толстые доски, чтобы глина не расплывалась, а выравнивалась прочной стеной. Степа удивлялся тому, что делали из глины, как она под сильными ударами формуется сплошной массой, без слоев и комков. Уже покрылась вся форма, теперь набивали то, что впоследствии станет поверхностью печи, где так приятно полежать с мороза. Степа взял в горсть мягкой глины, помял ее, пока она не стала вязкой, и принялся лепить собаку. Собака у него не получилась, попробовал переделать ее в лошадь. Спина вроде вышла и ноги немного похожи, но вот голова и шея совсем не лошадиные. Получается какая-то овечья голова. Дядя Охрем, смеясь, спросил:

— Что за верблюда лепишь?

— Лошадь делаю — не верблюд, — сказал Степа и спросил, что это за зверь — верблюд.

Охрем стал рассказывать.

— Это не зверь, а киргизская лошадь. Живет в лесу, поэтому и называется вирь [9] Вирь — лес (мордовск.) . -блюд. У него две спины. На одну спину киргиз кладет кошель с хлебом, на другую садится сам и скачет.

Степе как-то не верилось, что существует лошадь с двумя спинами, он сказал нерешительно:

— Поди, врешь...

— Душой клянусь, правду рассказываю, вот хоть спроси деда Охона, он скажет то же самое.

Степа вопросительно посмотрел на деда Охона и все же сказал:

— Двухспинных лошадей не бывает.

Дед Охон был занят серьезным разговором с Дмитрием.

Охрем взял из рук Степы его лошадку и принялся выправлять ее.

Конечно, лучше Охрема никто не может сделать лошадку, это Степа знал и внимательно наблюдал за его ловкими узловатыми пальцами, как они мнут податливую глину. В руках Охрема овцеподобный ублюдок превратился в настоящего коня с выгнутой шеей и кудрявой гривой.

Пока работники отдыхали, дед Охон вывел Дмитрия из избы и подвел ко двору. Двор был почти закончен, оставалось лишь покрыть навесы соломой. Это Дмитрий собирался сделать одновременно с крышей избы. То, что двор стоит в стороне, дед Охон похвалил, но выбора места не одобрил.

— Не нравится мне эта лощинка, которая проходит через двор,— говорил он, указывая на нее трубкой.

Дмитрий неодобрительно кашлянул. Он не мог понять, отчего старик ополчился на то, что ему самому особенно было по душе.

— Отчего же лощинка не нравится? В нее будет стекать навозная жижа из конюшни и коровьего стойла. Во дворе всегда будет сухо.

— Смотри, как бы тут не пошла вода, — заметил старик, тряхнув бородой.

— Откуда же тут взяться воде? — с удивлением спросил Дмитрий.

— Весной из речки. Эта река, поговаривают, очень ненадежная, недаром русские прозвали ее Бездной.

Дмитрий вспомнил, как тонул Степа.

— А ведь правда, есть ли у нее плотное дно? В первый день, как мы сюда переехали, Степа ухитрился свалиться в воду. По пояс ушел в воду, а ногами так дна и не достал.

— Сдается мне, что эта лощинка ни что иное, как старое русло реки, — сказал дед Охон в раздумье. — Как знать, может, эта капризная речка снова потечет по ней. Неудачно ты выбрал, Дмитрий, место для двора.

— Не переносить же сейчас двор на другое место? — огорчился Дмитрий.

— Не сейчас, так после перенесешь, а убрать его отсюда так или иначе придется, — заключил дед Охон. Они снова вернулись в избу.

Без Дмитрия оставшиеся били в три молота — Охрем, Иваж и сын старика Назара, пришедший подменить отца. Степа поднимал четвертый молот и бил по полу по куску глины, стараясь размять его, пока не ударил себя по ноге. Отец отнял у него молот и велел ему уйти, чтобы не путался под ногами. Но Степе надо было вылепить двухспинную киргизскую лошадь. Охремовская красовалась на подоконнике. Лепя свою лошадь, Степа старался сделать так, как у дяди Охрема, но не представлял себе, как должна выглядеть вторая спина. Он переделывал несколько раз, и у него ничего не получалось. В конце концов он бросил глину и со слезами на глазах ушел в избу Назаровых, где мать варила для работников обед.