Кузьма Абрамов - Сын эрзянский

Степа толкнул ее в плечо:

— Вставай, а то на голой печи спечешься!

Он наконец нашел свои онучи и стал обуваться.

За столом Дмитрий во время завтрака, обращаясь к Степе, сказал:

— Лошадь, сынок, остается на твоем попечении. Корова — бабья забота, лошадь — забота мужская. Кроме тебя, у нас в доме другого мужика не остается. Иваж живет в городе. Ему оттуда далеко ходить ухаживать за лоптадью. Так что не забывай про нее, вовремя покорми, вовремя напои... Мать слушайся, помогай ей во всем...

Степа ничего не ответил отцу, он ел крупяную похлебку, сваренную на молоке, и рассуждал про себя: «Летом ничего не стоит кормить лошадь, пустил ее, она сама найдет себе корм. Захочет — напьется из речки... Помогать матери? А в чем ей помогать?» Он задумался об этом, да так ничего придумать и не смог... «Ладно, — решил он, — там будет видно...»

Уходившие на Волгу собирались в Алтышеве и оттуда на другой день всей артелью должны были двинуться дальше. Дорога их, пролегавшая на Симбирск, не ближняя, придется пройти верст сто пятьдесят. В Симбирске они обождут, пока вскроется Волга, и направятся вниз.

Марья рассчитывала отвезти мужа до Алтышева на своей лошади. Но когда трое отъезжавших собрались со своими мешками в избе Кудажей, то решили обойтись одной подводой. Поехали на Кудажевой лошади. Марья и Кудажева сноха отправились с ними до Алтышева. Степа тоже хотел поехать, но теперь он мог проводить отца только до леса, как и Назаровы близнецы своего дела. Втроем они возвращались домой. Близнецы как всегда подначивали Степу. Начал Петярка:

— Что же ты, Стригун, не поехал проводить отца до Алтышева? Целую неделю только об этом и говорил, что поедешь.

— А куда было сесть, если сани завалили мешками? Мужики и сами пошли пешком.

Но на Петярку никакие доводы не действовали:

— Мы бы с Михалом обязательно пошли пешком, если бы на Низовье отправился наш отец. Правда, Михал, пошли бы?

— Знамо, пошли. Подальше Алтышева пошли бы, — поддержал его Михал.

— Вечно вы мыкаете, — пренебрежительно отозвался Степа. — Мы бы то, мы бы это, а сами ни с места... Отца вы пошли бы провожать даже за Алтышево, а старик Назар, знать, у вас не в счет? А он вам дедом приходится...

Степа прибавил шагу и вскоре свернул к своему двору. Из-под крыльца к нему навстречу выскочил Волкодав.

Перед крыльцом стояла все та же снежная фигура, которую Степа слепил несколько дней назад. На голову ей кто-то вместо шапки надел набекрень старое лукошко, приладил из кудели бороду и сунул в рот сучкастую палку, очень похожую на трубку. Очевидно, это было сделано сегодня, когда Степа провожал отца. Утром, когда Степа уходил из дома, ничего этого не было. И сделать это мог только Охрем. Однако солнце основательно продырявило бок снежной фигуры. «Как бы сохранить ее подольше?» — думал Степа, подправляя свежим снегом подтаявшее место.

С крыльца раздался голос Охрема:

— Вечером обольем водой, ночью подмерзнет. Так дольше продержится.

Его, видно, беспокоило то же, что и Степу.

Без хозяина в избе Нефедовых кажется пустовато. Место его за столом, когда садились завтракать или обедать, было не занято. Вообще здесь у каждого было свое место. Степа сидит напротив переднего окна, Фима — рядом с ним, подальше от угла. На углу сидеть, говорят, плохая примета: девушка может выйти замуж за горбатого, а парень — жениться на горбатой. Степа, чтобы подразнить сестру, иногда нарочно садился против угла. Фима пытается силой водворить его на место. Степа упирается. Их возню за столом мать прекращает сердитым окриком. Если окрик не помогает, ее увесистая ложка опускается на лоб ослушника. Чаще всего достается Степе. Фима умолкает сразу, а Степа всегда хочет непременно настоять на своем.

Дмитрий — человек не очень разговорчивый, иногда за целый день скажет не более двух-трех фраз. А без него изба кажется не только пустой, но и тихой. Охрему теперь не с кем разговаривать. При Дмитрии он говорил беспрестанно, было кому его слушать. С женщинами много не поговоришь, да и о чем с ними говорить? Охрем, когда уже невмоготу молчать, начнет разговаривать со Степиным Волкодавом.

— Ты, давитель волков, пойдем со мной летом пасти стадо. Будешь для меня таскать кошель с хлебом, как это делал мой Пестрый.

Собака, словно бы понимая, что обращаются к ней, подойдет к Охрему, встанет перед ним, задрав голову, и виляет хвостом. На ночь Марья больше не оставляет ее в избе, выгоняет в сени. Да и когда заходит со Степой, она поглядывает на нее искоса. С первой же оттепелью переселили во двор поросенка. Под коником Марья все вычистила и вымыла. Пусть, говорит, до пасхи выветрится из избы тяжелый запах. В избе теперь из скотины находится один теленок. Но его держать во дворе было еще рано.

С каждым днем становилось теплее. День заметно удлинялся. На реке Бездне лед от берега до берега покрылся водой. По ночам ее схватывал заморозок, а утром отпускал. Снег стал влажный и рыхлый. Ходить можно только по тропе, утоптанной за зиму, да по утрам по образовавшемуся за ночь насту. Степа каждое утро брал с собой Волкодава и бегал с ним по насту. На наст выходили и Назаровы близнецы. Степа избегал их, с Волкодавом лучше. Но они приставали к нему, им одним скучно. Вот и сегодня, едва Степа вышел из избы, Петярка крикнул:

— Стригун, пойдем с нами ловить лису!

«Какую там еще лису?» — подумал Степа. Разве лису так просто поймать. Но все же заинтересовался. Он кликнул Волкодава и направился к близнецам. Оказалось, что у них прошлой ночью лиса унесла курицу, и они решили изловить воровку. Они пошли к поселку Анютино, перешли по бугристому льду реку и направились дальше в низкорослый, реденький лесок. Здесь столько различных следов — заячьих, лисьих и каких-то больших, должно быть, волчьих. И следы эти не свежие, оставшиеся от зимы. Разве по ним найдешь лисицу? Степа понимал, что это бесплодная затея, но все же шел с близнецами дальше. Низкорослый лес тянулся бесконечно. Солнце, поднимаясь выше, пригревало все больше. Степе стало жарко, он снял шапку и сунул ее в карман.

Петярка, видимо, не мог без того, чтобы не задеть кого-нибудь.

— Глянь, Михал, у Стригуна опять отросли волосы.

Михал осклабился до ушей:

— Вот мать опять свяжет его и острижет, как барана.

Степа обозлился. Это была явная напраслина. Его никогда не связывали. А вот самого Михала связывали, когда выдавливали ему на шее чирей.

Он сказал с усмешкой:

— Стричь голову — это тебе не чирей выдавливать, можно и не связывать.

Михал не нашелся что возразить. Промолчал и Петярка.

Ребята вдруг заметили, что они забрели слишком далеко, пора возвращаться домой. Солнце пригревало все жарче. Степа снял шубенку и попытался идти в одной рубашке, но не долго. Оказалось, что весеннее солнце обманчиво. Степа быстро продрог и больше уже не пытался раздеваться.