Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Сбить ее! — доносится голос Вальронда. Рявкают тридцать три пушки правого борта. Заглатывая дым, снуют в палубе, прокисшей от гари, матросы, трещат осадные канаты: пушки влетают от залпов обратно, царапая палубные настилы, режут доски крючьями, как пилой.

— Бомба! Эй, в крюйт-каморах… Пошел бомбы наверх! Пятипудовые громадины плывут в пасти пушек.

— По крепости!..

Крепость уже горит, в огне ее крыши… Прусское ядро, разрывая снасти, влетает в батарейный дек, крушит деревянные пилерсы, бьется в шпангоуты, мечась среди босых пяток.

Люди привыкли к такому — они не теряются.

— Уксус, ваше благородие… Куды бочку ставить? Пушки уже перегрелись, и теперь хоботины их едко шипят, охлаждаемые уксусом.

Палуба наполняется вонью.

— Нос не зажимай! — кричит Мордвинов. — Дамы уксус нюхают, чтобы в чувство прийти… В аптеках заразу эту флакончиком торгуют. А у нас — эвон, бочка: хоть насмерть унюхайся… Бомба пошла! Отскочи, ребята!

А наверху — виднее: и разрывы бомб, и пожары в городе за чертою крепостных стен. Думают пруссаки сдавать Мемель или предстоит брать его штурмом? Быть крови или не быть?.. С флагмана на «Вахтмейстере» принимают ободряющий сигнал Мишукова:

— Молодцам-бомбардирам по две чарки водки! Вальронд — оскорблен, он переживает эту обиду:

— Две чарки?.. Курям на смех! Там и пить-то неча… Поднять на мачту сигнал: «Мало»!

Мишуков разрешает выдать по три чарки.

— Оно лучше, — смеется Вальронд. — Теперь не стыдно будет в Мемеле показаться. Мои прамы уже под стенами. Только бы армейские нам не подгадили. А флот дело знает!

Русская инфантерия дело знала не хуже флота. Но долгая стоянка среди лесов я болот, в нищих ливонских мызах, и редкий отдых в проезжих корчмах и хлевах изнурили армию задолго до похода на Пруссию: солдаты болели. Их лихорадило. Покрывало язвами от холодов и несносной грязи кочевий.

Как назло, перед самым походом выпал пост, иначе — голод, «ибо в сей земле ни луку, ни чесноку найти нельзя, а солдаты в постные дни тем только и питаются» (так отписывал Конференции фельдмаршал Апраксин).

Конференция обратилась в святейший синод с неслыханной просьбой: отлучить армию от поста. Синод в этом случае никакого святотатства не усмотрел. Напротив, люди синодские оказались патриотами: пост был отменен для тех полков, которые участвовали в кампании. Теперь каждый солдат Апраксина стал получать фунт мяса, две чарки водки на день и по гарнцу пива. Армия зашевелилась, повеселела и… пошла, пошла, пошла!

Две дивизии Апраксина и Лопухина шагнули за Неман; в русских воинах жила «льстящая надежда, что неприятелю никак противу нас устоять не мочно…» Под проливными дождями, хлебая горе на размытых прусских дорогах, шли с этой надеждой в победу, отчаянно матеря обозы, которые замедляли движение армии.

В сторону же от генерал-марша армии был отправлен особый отряд генерала Фермера — дабы, вкупе с флотом, брать прусскую крепость Мемель. Виллим Виллимович Фермор был англичанином, но родился в Москве, смолоду состоял на российской службе. Хороший был инженер, но плохой полководец. Любил подписывать интендантские бумаги и вести прибаутные переговоры с маркитантами. Пушечного грома не жаловал.

А гром был. Да еще какой! Пока бомбардирские корабли Вальронда били по Мемелю с моря, осадные гаубицы с суши колотили ядрами в башни крепости. Русским отвечали 80 пушек из цитадели. Но моряки и солдаты напрасно старались: Фермер боялся решить дело отчаянным штурмом и перешел к осторожной осаде.

— Пошлите парламентера к мемельскому коменданту, — наказал он к вечеру. — Может, он пожелает и так сложить оружие?

Комендант послал парламентера к черту и запалил мемельские предместья. При свете пожаров, всколыхнувших мрак ночи, русские солдаты копали шанцы. Осада началась по всем правилам военного искусства, как того и желал Фермер, убоясь штурма, когда, как известно, солдаты правил классических избегают.

Впрочем, и осаду гарнизон Мемеля не выдержал: он прислал своих парламентеров с просьбой о пощаде. Фермер сидел в голубом шатре, насквозь пронизанном солнцем, когда депутация горожан и гарнизона принесла ему связку ключей от Мемеля: шесть здоровенных пудовых отмычек от крепостных ворот (теперь их можно видеть в музее артиллерии в Ленинграде).

— Губернатор фон Левальд, — заметил глава депутации, — повелел коменданту нашему сдать город Мемель на почетных условиях, чтобы гарнизон, казна и оружие в крепости не остались.

— Нельзя того! — отвечал Фермор, забирая ключи.

— Пощупайте подушку, — шепнул ему глава депутации. Подушка, на которой лежали ключи, была тяжела от золота, зашитого внутри нее, и Фермор отпустил парламентеров.

— Хорошо, — разрешил он. — Можно гарнизону выйти с оружием, но без отдания воинских почестей…

Заскрипели ворота и — под барабанный бой — гарнизон крепости ушел из Мемеля. На узкие купеческие улочки с гиканьем влетели казаки. Молодцеватые калмыки, подоткнув полы ярких халатов за пояса, загоняли лошадей в сады, — пусть кони мягкими губами оберут с земли опавшие от канонады яблоки.

Комендантом крепости был назначен молодой Суворов.

Вечером 24 июня Мишуков прошел в шатер Фермера.

— Что есть измена? — спросил адмирал по-английски. — И каково ее карать по «Регламенту воинскому»? — Добавил потом уже по-русски:

— Рази есть смысл, что пруссаки с пушками ушли?

Виллим Виллимович поднял рыжие глаза на старого адмирала.

— Захара Данилыч, — ответил он, как москвич, чисто по-русски, — война ведь имеет еще и законы рыцарства! Без лишней крови удобнее жителей Мемеля к присяге на верность России приводить. Сами в подданство наше лезут — без понуждения!

Апраксин, когда ему доложили об этом «рыцарском» поступке Фермера, пришел к печальному выводу:

— Опять нам из Питера попадет. Тамотко при дворе охти как мною недовольны: будто сплю я тута… Во, жизнь собачья!

Чтобы оправдать себя перед Петербургом, Апраксин размашисто бросил свою армию вперед — на Кенигсберг, отрезая войска фон Левальда от столицы Восточной Пруссии… На Бестужеве-Рюмине давно горела рубашка, и теперь он подстегивал фельдмаршала действовать смелее, — сейчас канцлер нуждался в успехе армии, пусть даже малом, чтобы замолчали его противники. Апраксин шел вперед — в страхе, в опаске, в поту…

Левальд убрался с войсками далеко за Неман, а русская конница наскоком, словно молния, прочеркнула Тильзит и Инстербург. Кронштадтские галеры, грузно качаясь на мутных рейдах, принимали в свои трюмы галдящие оравы прусских пленных. Кенигсберг пребывал в панике: начальство бежало в Померанию, сея слухи о зверином облике калмыков и казаков…