Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

Всем поневоле было страшно…

Вечером 18 августа маркиз Лопиталь сказал свите:

— Закрывайте на ночь плотнее двери. И держите пистолеты поблизости… В этой стране молнии разят среди ясного неба!

Так складывались потаенные дела в Петербурге, когда наконец грянул гром среди ясного неба и всех ослепила нежданная молния.

Как раз в этот день армия Апраксина проходила густым лесом, возле прусской деревни Гросс-Егерсдорф — узкими, заболоченными гатями. В лесу было влажно, пушки застревали в буреломах, сырел в картузах порох. Наконец войска вышли на узкую равнину, топкую и неровную, поросшую ольхой и ежевикой.

Посмотрев на карту, Апраксин тоненько свистнул:

— Матушки мои, да мы тут в ловушке. Здесь — лес, а подале — Прегель течет… Так негоже! Господа офицерство, пора маневр начинать; тронемся к Алленбургу с опасением…

Ближе к ночи в шатер к Апраксину впихнули страшного человека: был он бос, лицо в лесной паутине, прусский мундир рван, в репьях и тине, пахло от него табаком и сырыми грибами. Этот человек плакал, обнимая колени фельдмаршала.

— Русские… божинька милостивый, не чаял уж своих повидать. Нешто же родные мои? Сколь лет прошло, как запродали меня в гвардию потсдамскую, с тех пор прусскую муку терпел…

Это был перебежчик. Ему дали вина. Он пил и плакал, дергаясь плечами. Потом прояснел — сказал твердо:

— Армия фон Левальда стоит в ружье за лесом. Сорок конных эскадронов Шорлемера да восемь полков гренадерских ударят поутру — костей не соберете! Коли не верите — хучь пытайте: любую муку ради Отечества стерплю, а от своего не отступлюсь. Так и ведайте обо мне… Утром — ждите!

Фермер схватил перебежчика за прусскую косицу, рвал его со стула, топтал коваными ботфортами:

— Я таких знаю: их в Потсдаме нарочито готовят, дабы в сумление противников Фридриха приводить.

— Погоди мужика трепать, — придержал его Апраксин. — А може, он патриот славный и верить ему надобно?

Но патриоту в ошметках прусского мундира не поверили: штаб Апраксина счел, что Левальд умышленно вводит в заблуждение русских, дабы они, напрасно боя здесь выжидая, истомили бы армию в пределах сих, кои лишены фуража и корма.

В неудобной низине, стиснутой Гросс-Егерсдорфским и Норкиттенским лесами, русская армия (в бестолочи кривых и путаных тропинок) стала проделывать чудовищный маневр, широко раскидывая хвосты обозов и артиллерийских парков. В вагенбурге была костоломная давка: передние колеса одной фуры цеплялись за задние колеса другой повозки.

Во мраке ночи, как дятлы, неустанно постукивали топоры: саперы наводили мост через Прегель. Австрийский наблюдатель при ставке Апраксина, фельдмаршал-лейтенант барон Сент-Андре, разъезжал по лагерю через боевые порядки, всем недовольный: здесь не так… тут криво стоят… там слишком ровно!

Проведя всю ночь под ружьем, войска еще продолжали разворот своих флангов, когда вдруг кто-то крикнул:

— Братцы! Гляди-кась… Кудыть его занесло? Армия приумолкла. На опушку Норкиттенского леса, пронизанную легким туманцем, выехал молоденький прусский трубач. Да столь смело выехал, будто русские ему нипочем! Солнце уже всходило, и все видели, как ярко горят петушиные одежды трубача. Вот он приосанился в седле. Неторопливо продул мундштук. И приставил горн к губам…

До русского лагеря донесся боевой призыв меди:

— Тра-та-рра-ррра-а!

И сразу — без вскрика! — рванулись пруссаки из леса.

Бегом. Со штыками наперевес.

Быстро и напористо они разом опрокинули два полка — Нарвский и 2-й Гренадерский.

Удар пришелся на дивизию генерал-аншефа Василия Абрамовича Лопухина. Пруссаки уже ворвались в обозный вагенбург. Лопухин обнажил шпагу и, вскочив на телегу, дрался люто и яростно, пока его не свалили три прусские пули.

Кто-то из солдат схватил генерал-аншефа за ноги, потащил старика прочь из плена — подальше от позора. Седая голова ветерана билась об кочки болота.

— Честь, — хрипел старый Лопухин, — честь спасайте… И на запавших губах генерал-аншефа лопались розовые кровавые пузыри.

Так бесславно и гибло началось первое сражение русских в этой великой войне с Фридрихом.

Официанты еще не успели расставить посуду для завтрака фельдмаршала, когда загремели пушки, и в шатры Великого Могола (эти роскошные палаты из шелка, устланные коврами) ворвался бригадир Матвей Толстой.

— Жрать, что ли, нужда пришла? — заорал он. — Пруссаки уже Егерсдорф прошли… конница ихняя прет через поле!

Апраксин верхом вымахал на холм, где стояла батарея Степана Тютчева; сопровождали фельдмаршала три человека — Фермер, Ливен и Веймарн. Все было так: пруссаки заняли гросс-егерсдорфское поле и уже колотили русских столь крепко, что летели прочь куда голова, а куда шапка! Апраксин тут стал плакать, приговаривая:

— Солдатиков-то моих — ай, ай! — как убивают. Господи, помоги мне, грешному. — И спросил у свиты:

— Делать-то мне что?

Фермер на это сказал:

— Маршировать! Ливен сказал:

— Но придержаться! Веймарн сказал:

— Конечно!

К ним подошел майор Тютчев — бледный, точный, опасный:

— Ваше превосходительство, уйдите сейчас подалее. Бугор сей — батарейный, а я залфировать ядрами учиняю… Апраксин вернулся в шатер, который уже рвали шальные пули. Прислонив иконку к ножке походного стола, он отбивал поклоны:

— …от страха нощнаго, и от стрелы, летящия во дни. От вещи, во тьме к нам приходящия!

Ржали испуганные кони, неслась отборная брань, трещали телеги. Под флагом ставки сейчас копилась вся наемная нечисть: Мантейфели, Бисмарки, Бюлловы и Геринги; здесь же крутился и барон Карл Иероним Мюнхгаузен — тот самый, известный враль, о котором написана книга и который сам писал книги…

Перебивая немецкую речь, в нее вплетались слова псалма, который читал фельдмаршал:

— …да не преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши…

Но пока Апраксин бездействовал, войска его — кровоточа под пулями и ядрами — продолжали маневр, разворачиваясь для боя. Мордуя лошадей, вытаскивая из грязи пушки, артиллерия силилась выбиться из путаницы обозов, чтобы занять позицию. Где-то вдали виднелись красные черепицы прусских деревень — Удербален, Даунелькен и Мешулине…

Ганс фон Левальд — строго по плану — бросил войска.

— Это нетрудно, — сказал он своим генералам. — Русские уже растоптаны нашим первым натиском. Вы только разотрите их в грязи, чтобы они сами себя не узнали!

Запели горны, затрещали барабаны — пруссаки дружно обрушились на левый фланг. Здесь русский авангард встретил немцев «новинкой»: широко разъятые, будто пасти бегемотов, жерла секретных шуваловских гаубиц жахнули картечью.