Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

Тот остолбенел.

— А как поживает ваша подруга-еврейка Ева? Насколько я помню, она вышла замуж за Джимми Мюррея.

— У них уже двое детей.

— Удалось ей забрать родителей из Германии?

— Как приятно, что вы и это помните, но — нет, к сожалению, Ротманам не дают разрешения на выезд.

— Мне ужасно жаль. Это, должно быть, очень мучительно для нее.

— Конечно.

Лоутера явно раздражал этот разговор о горничных и евреях.

— Возвращаясь к тому, о чем мы говорили, леди Эйбрауэн…

— Позвольте с вами попрощаться, — сказал Ллойд. Он вышел из зала и взбежал по лестнице на свой этаж.

Собираясь ложиться спать, он внезапно поймал себя на том, что поет последний гимн сегодняшней службы:

Через три дня Дейзи писала письмо своему сводному брату Грегу. Когда началась война, он послал ей такое чудесное письмо, чувствовалось, что он очень обеспокоен. С тех пор они переписывались практически каждый месяц. Он рассказал ей, как встретил в Вашингтоне на И-стрит свою старую любовь Джеки Джейкс, и спрашивал Дейзи, отчего девушка может так броситься бежать. Дейзи не могла себе представить. Она так и написала, пожелала ему удачи и на этом закончила письмо.

Она посмотрела на часы. Через час у курсантов обед, занятия уже закончились, и она вполне могла застать Ллойда в его комнате.

Она поднялась в помещения прислуги на верхнем этаже. Молодые офицеры писали или читали, сидя или лежа на кроватях. Ллойда она нашла в тесной комнатке с зеркалом от пола до потолка — он сидел у окна и изучал какую-то книгу с иллюстрациями.

— Что-нибудь интересное читаете? — сказала она.

Он вскочил.

— Здравствуйте, вот так сюрприз!

Его лицо заливал румянец. Наверняка он все еще к ней неравнодушен. С ее стороны было очень жестоко его целовать без намерения развивать отношения, но ведь это было четыре года назад, тогда они оба еще были детьми. Он должен был уже с этим справиться…

Она взглянула на книгу, которую он держал. На немецком языке, с цветными изображениями кокард.

— Мы должны разбираться в немецких знаках различия, — объяснил он. — Большую часть информации мы получаем, допрашивая военнопленных, немедленно после того, как взяли их в плен. Некоторые, конечно, говорить отказываются, и допрашивающий должен быть в состоянии определить по одному виду пленных, каково его звание, к каким войскам он относится, из пехоты он, кавалерии, артиллерии или из подразделения специалистов — ветеринаров, например, — ну, и так далее.

— Так вас здесь этому учат? — с насмешкой сказала она. — Разбираться в немецких кокардах?

Он рассмеялся.

— В том числе и этому. Об этом я могу вам сказать, не выдавая никаких военных секретов. А почему вы в Уэльсе? Мне странно, что вы не стараетесь внести свой вклад в работу для нужд фронта.

— Ну вот опять! — сказала она. — Упреки, нравоучения. Вам кто-нибудь сказал, что женщинам это нравится?

— Прошу прощения, — неловко сказал он. — Я не хотел вас упрекать.

— Как бы там ни было, а никакой работы для нужд фронта не ведется. Установлены аэростаты заграждения, чтобы защищать нас от немецких самолетов, которые и так не летят.

— По крайней мере, в Лондоне у вас была бы бурная светская жизнь.

— Знаете, раньше это было самым главным в жизни, — сказала она. — А сейчас — нет. Должно быть, я старею.

Видимо, была другая причина, почему она уехала из Лондона, но она не собиралась ему говорить.

— А я вас представлял себе в форме медсестры, — сказал он.

— Даже не думайте. Терпеть не могу больных. Но прежде чем я получу от вас очередной упрек, взгляните вот на это, — она дала ему принесенную фотографию в рамочке.

Нахмурившись, он стал внимательно ее рассматривать.

— Где вы ее взяли?

— Просматривала коробку со старыми фотографиями в чулане на первом этаже.

Это была групповая фотография, сделанная на восточной лужайке Ти-Гуина летним утром. Посередине был молодой граф Фицгерберт с большой белой собакой у его ног. Девушка рядом с ним наверняка была его сестра Мод, которую Дейзи никогда не видела. По обе стороны от них выстроились сорок или пятьдесят человек мужчин и женщин в униформе слуг.

— Посмотрите на дату, — сказала Дейзи.

— Тысяча девятьсот двенадцатый, — прочитал Ллойд вслух.

Она смотрела на него, ожидая, какую реакцию вызовет у него фотография.

— А ваша мать здесь есть?

— О боже! Должна быть! — Ллойд пригляделся. — Кажется, да, — сказал он, помолчав с минуту.

— Покажите мне ее.

Ллойд показал.

— Кажется, это она, — сказал он.

Дейзи увидела худенькую симпатичную девушку лет девятнадцати с кудрявыми волосами под белым чепчиком служанки и с улыбкой, более чем указывающей на озорство.

— Да она же просто очаровательна! — сказала Дейзи.

— Во всяком случае, тогда была, — сказал Ллойд. — Сейчас ее чаще называют великолепной.

— А с леди Мод вы когда-нибудь встречались? Как вы думаете, это она стоит рядом с Фицем?

— Я с ней всю жизнь встречался, время от времени. Они с моей мамой вместе были в движении суфражисток. Я ее не видел с тридцать третьего года, когда мы ездили в Берлин, но на фотографии — определенно она.

— Она не так уж красива.

— Но держится с таким достоинством и одевается со вкусом.

— В общем, я подумала, что вам было бы приятно получить эту карточку.

— Насовсем?

— Конечно. Никому больше она не нужна, потому и оказалась в коробке в чулане.

— Спасибо!

— Пожалуйста. Возвращайтесь к вашей учебе, — и Дейзи направилась к двери.

Спускаясь по задней лестнице, она подумала, не напоминало ли ее поведение флирт. Наверное, ей вообще не следовало к нему ходить. Она поддалась порыву великодушия. Только бы он не понял ее неправильно.

Она почувствовала внутри острую боль и остановилась на площадке между пролетами. Весь день у нее побаливала спина — она решила, что это из-за дешевого матраса, на котором она спала, — но сейчас боль была другая. Она вспомнила все, что ела сегодня, но не могла определить, отчего ей могло стать плохо: она не ела ни плохо приготовленной курицы, ни недозрелых фруктов. Ни устриц, какие там устрицы… Боль исчезла так же внезапно, как появилась, и она решила забыть об этом.

Дейзи вернулась в свои комнаты на первом этаже. Она жила в бывших комнатах экономки: крошечная спальня, гостиная, маленькая кухня и соответствующая уборная с ванной. Старый лакей Моррисон исполнял обязанности смотрителя за домом, а молодая девушка из Эйбрауэна была у нее горничной. Звали горничную Малютка Мейзи Оуэн, хотя она была довольно высокого роста. «Моя мать тоже Мейзи, — пояснила она, — поэтому я всю жизнь «малютка Мейзи», хотя я уже выше ее».