Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

— Мы уже не в армии.

— Да, если нас не поймают.

— Когда мы поднялись на борт «Хосе и Марии», ты сказал капитану, что я свободный человек.

— Ну да.

Барни услышал запинку в голосе Карлоса. Два года с Эбримой обращались как с обычным солдатом; наружностью он выделялся среди прочих, но рабом точно не был. А кто он теперь?

— Скажи, Карлос, для тебя я по-прежнему свободный человек?

«Для тебя», — мысленно повторил Барни. Из этих слов следовало, что сам Эбрима считал себя свободным.

Интересно, что ответит Карлос? О положении Эбримы они не говорили с того самого дня, как ступили на палубу «Хосе и Марии».

После долгого молчания Карлос сказал:

— Да, Эбрима, ты свободный человек.

— Благодарю. Я рад, что мы понимаем друг друга.

А что бы сказал Эбрима, подумал Барни, ответь Карлос иначе?

Тучи между тем разошлись, луга засветила ярче, и теперь Барни стало намного проще держаться быстрины.

— Куда течет эта река? — справился Карлос.

— В Антверпен, — ответил Барни. — И мы плывем в Антверпен.

Эбрима не знал, можно ли верить Карлосу. Не слишком мудро полагаться на слова человека, еще недавно считавшего себя твоим хозяином; эту истину хорошо усвоили севильские рабы. Человеку, который держал тебя в плену, заставлял работать и не платил ни гроша, порол за малейшую провинность и принуждал к соитию, когда ему того хотелось, соврать ничего не стоило. Карлос, конечно, во многом отличался от прочих хозяев, но вот насколько? Ответ на этот вопрос должен был определить, как Эбрима проживет остаток отпущенного ему срока.

Голова болела от удара Гомеса. Осторожно ощупав череп, Эбрима отыскал шишку на том месте, куда угодила железная длань. Хорошо хоть, в глазах не двоится; значит, все пройдет.

На рассвете они остановились — в укромном местечке, где река ныряла в рощицу. Вытащили плот из воды, забросали ветками, а потом легли спать: двое отдыхали, третий нес дозор. Эбриме приснилось, что он проснулся в цепях.

На утро третьего дня пути впереди показалась высокая колокольня антверпенского собора. Беглецы сошли с плота, пустили тот вниз по течению, а сами преодолели последние несколько миль пешком. Эбрима понимал, что пока еще рано считать себя в безопасности. Их вполне могут схватить прямо у ворот и бросить в темницу, а потом передать испанцам; те быстро допросят и казнят всех троих за убийство Гомеса Железной Руки. Впрочем, на оживленной дороге, что вела к воротам Антверпена, никто, похоже, не слышал о трех испанских солдатах — среди которых были рыжебородый и африканец, — убивших своего капитана в Кортрейке и сбежавших от суда.

Новости от города к городу распространялись в основном благодаря торговым листкам, что содержали преимущественно коммерческие сведения. Сам Эбрима читать не умел, но знал со слов Карлоса, что в этих листках писали только о политических преступлениях, будь то убийства, мятежи или заговоры. Драка в таверне, затеянная иноземными солдатами, к числу таких преступлений явно не относилась.

Когда они очутились на окраине города, Эбрима осознал, что Антверпен окружен водой. К западу широко раскинулась река Шельда, а с трех других сторон остров, на котором стоял город, отделяли от суши каналы. Через них были переброшены мосты, каждый из которых вел к укрепленным воротам. Молва называла Антверпен богатейшим городом на свете, и этот город заботился о себе.

Пусть даже стражники ничего не знают об убийстве в Кортрейке, впустят ли они в город вооруженных оборванцев? Эбрима, как и его спутники, не мог отделаться от дурных предчувствий.

К его облегчению, стражники нисколько не интересовались поимкой беглецов от правосудия. Да, они неодобрительно оглядели троицу друзей — те по-прежнему носили одежду, в которой два года назад поднялись на борт «Хосе и Марии», — но когда Барни назвался родичем Яна Фольмана, всякая подозрительность пропала без следа. Им даже объяснили, где живет Фольман, — рядом с собором, чью колокольню беглецы видели с реки.

Остров, на котором стоял город, обрамляли узкие и длинные доки, а поперек оживленных улиц тянулись извилистые каналы. Эбрима думал о том, как неведомый ему Ян Фольман встретит двух нищих родичей и африканца в придачу. Таких гостей никак не назовешь долгожданными и желанными.

Дом Фольмана, высокий и красивый, стоял в переулке. Барни нерешительно постучал; на стук вышли слуги, встретившие чужаков настороженно. Однако затем появился сам Ян и поспешил обнять родственников.

— Ты так похож на моего отца, — сказал он Барни. — Я помню его молодым.

У самого Яна были рыжие волосы и золотисто-карие глаза Уиллардов.

Они не сговариваясь решили не делиться с Фольманом подробностями своего бегства из Кортрейка, сказали вместо этого, что дезертировали из испанской армии, устав ждать обещанную плату. Ян как будто поверил; по его виду можно было подумать, что он одобряет, когда солдаты, которым не платят, сбегают со службы.

Он накормил их хлебом и холодным мясом и угостил вином. Потом заставил вымыться и выдал каждому во временное владение по чистой рубахе, потому что, как он сообщил с подкупающей откровенностью, от них воняло.

Эбриме прежде не доводилось бывать в таких домах, как дом Яна. Нет, дом был не слишком велик, чтобы его именовали дворцом, несмотря на обилие комнат, в городском-то жилище. Однако все комнаты изобиловали дорогой даже на вид мебелью и всевозможными диковинками — высокими зеркалами в рамах, турецкими коврами, цветным стеклом из Венеции, музыкальными инструментами, красивыми глиняными кувшинами и блюдами, которые, похоже, предназначались для любования, а не для пользы. Картины на стенах тоже поразили Эбриму. Голландцам, по-видимому, нравилось изображать людей вроде самих себя, отдыхающих за книгами, картами или музыкой в помещениях наподобие тех, в которых проживали они сами; казалось, собственные жизни для них куда интереснее и познавательнее жизней библейских пророков и всяких легендарных личностей, обычных героев испанского искусства.

Эбриме выделили комнату поменьше, чем Карлосу и Барни, но к слугам спать не отправили, и из этого африканец заключил, что Ян толком не понимает, как к нему относиться.

Вечером они сели за столом со всей семьей Яна — женой Хенни, дочерью Имке и тремя малолетними сыновьями, Фрицем, Джефом и Даном.

Говорили на смеси языков. На юге и на западе Нидерландов в основном общались по-французски, а еще в ходу было множество местных наречий. Кроме того, Ян, подобно многим торговцам, владел начатками сразу нескольких языков, включая испанский и английский.

Имке, семнадцатилетняя дочь Яна, прелестная, златовласая, с широкой счастливой улыбкой, выглядела молодым двойником своей матери. Она сразу положила глаз на Барни, и Эбрима заметил, что Карлос разозлился, но состязаться тут было бесполезно. На губах Барни играла дерзкая усмешка, которая разила девиц наповал. Если бы его спросили, Эбрима сказал бы, что из упорного и привычного к труду Карлоса выйдет хороший муж, но юным девушкам обычно недостает мудрости, чтобы это осознать. Самому Эбриме до юных красоток дела не было, зато ему приглянулась Хенни, радушная, умная и добрая.