Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

Однажды лошадь привезла его в делянку лежащим плашмя на дровнях. Отец бросил топор, побежал прямо по снегу — уж не замерз ли сын? Он рывком перевернул его на спину и увидел побледневшее лицо с закушенной губой, а из под крепко зажмурившихся век выдавилась слеза. У Дмитрия отлегло от сердца. Он все понял. Он не стал ни расспрашивать, ни утешать его. Он только сказал:

— Потерпи до рождества, уже неделя осталась, а там вместе поедем — я сам тебя отвезу в город...

Но к Тылюдину Степан все-таки опоздал. Дом уже и в самом деле стоял под зеленой крышей, и дым шел из трубы, и Евпраксия Яковлевна встретила его ласково, даже чаем хотела напоить, но что теперь Степану чай, если Василия Артемьевича нет дома?..

— Совсем немного ты его не захватил, — сокрушалась Евпраксия Яковлевна, видя, как расстроился, растерялся и огорчился мальчик. — Только неделя, как он уехал в Ардатовский уезд новую церковь расписывать!..

— Я туда пойду...

— Да и не знаю, как тебе быть. Он ведь взял себе помощника...

Степан стоял у порога. Снег потихоньку таял на лаптях, свертываясь капельками воды.

— А вспоминал Василий Артемьевич про тебя, вспоминал. Жалко, говорит, Степана нет...

Но лучше бы она не говорила про это!..

— Ну ничего, не печалься, к пасхе Василий Артемьевич приедет, тогда и приходи.

Он сказал едва слышно:

— Ладно, приду, — и толкнул дверь.

Степан бесцельно бродил по улицам города. Ему не хотелось возвращаться в дом брата. И не в Баевку же опять идти... Ноги принесли его на Венец. Ему вспомнилось, как он рассыпал тут землю...

День был будний, площадь была пуста, лавки затворены на железные засовы. Вот ларек Тылюдина, но он тоже на замке, хоть там ничего и нет. А это ларьки других иконописцев. Был бы день базарный, они бы тут все стояли, и Степан бы к кому-нибудь попросился в ученики. А теперь никого нет. Но ведь они где-то живут, у них есть дома, как и у Василия Артемьевича. Надо кого-нибудь спросить. Эта догадка ободрила Степана, а ободрившись, он вспомнил и о церковном одноруком стороже. Вот кто знает всех иконописцев! Ведь сказал же он, что самый лучший — Тылюдин, значит, знает и других. Пусть к кому-нибудь проводит, Степану теперь все равно. Решив так, Степан смело направился в сторожку. Над трубой сторожки вился дымок. Должно быть, старик варит картофельную похлебку.

Старик узнал Степана. Кажется, он и ничуть не удивился гостю.

— Опять сбежал от брата? — спросил он.

— Нет, не сбежал, — ответ Степан. — Чего мне бегать от него?

— Правда, на этот раз не убег, вижу, одет, обут, как полагается. Ну садись, отдохни с дороги, расскажи, куда путь держишь, какое счастье ищешь, от какой беды бегаешь!...

Степан рассказал старику про свою беду.

— Хе! — засмеялся старик. — Есть из-за чего убиваться. Тылюдин такой мастер в Алатыре не единственный. Пойди хоть к Иванцову. Человек он хороший, возьмет тебя в ученики. А то и вместе пойдем, я тебя похвалю.

— Правда, дедушка, пойдем, вдвоем лучше, — обрадовался Степан.

— Что ж, пойдем! — сказал старик.— Только сначала поедим, что бог послал, а там и пойдем.

Художник Иванцов жил на Цыганской улице в обыкновенном деревянном доме, который со всех сторон охватывал высокий плотный забор. За этим забором стоял такой гусиный гогот и кудахтанье, что Степан подумал, что старик ошибся.

— Любит птичек Ираклий Андронович, — сказал тихонько старик и потащил Степана в калитку. Во дворе, среди стада гусей и кур стоял человек в короткой татарской шубейке, в больших подшитых валенках, в рыжей шапке на одно ухо. Человек раскидывал горстями из железной миски мятую картошку прямо на гусей и кур. Стоял такой гогот, что старику пришлось кричать.

Иванцов окинул глазами Степана, почесал за ухом, отчего шапка сдвинулась еще больше, и сказал, тоже почти крича:

— Где он будет мне помогать? За столом или еще где?

Гуси уже собрали с утоптанного грязного снега картошку и успокаивались. Стало потише.

Старик стал объяснять, что «паренек может помогать в живописном деле», что прошлую зиму он был в учениках у Тылюдина... А Иванцов, казалось, и не слушал, он глядел на гусей и улыбался. При имени Тылюдина он подозрительно посмотрел на Степана.

— Не знаю, чему он у него мог научиться...

— Дак ведь што, Ираклий Андронович, парнишка по неведению попал к нему, знамо дело, попади в твои руки, куда бы лучше!..

— Ну, чего ты делать умеешь? — перебил старика Иванцов. — Левкасить умеешь?

Степан потупился. Правда, он видел, как это делал Тылюдин, но самому не приходилось. И он был уверен, что сумеет и сам левкасить, да язык не повернулся соврать.

— Видел, — пробормотал он. — Может, сумею.

— Я, парень, за свой век видел, как отливают колокола, но заставь меня, ничего не сделаю, — назидательно и важно сказал Иванцов. — Ты скажи мне, чего ты умеешь делать сам?

— Краску могу тереть, — живо ответил Степан.

— Ну, и то дело, — сказал Иванцов и опять стал смотреть на гусей, которые уже, поджимая красные лапы, тянулись в сарай.

— Признаться, помощник мне нужен, — проговорил Иванцов, кивая на гусей. И, помолчав, добавил: — Ну, а если в красках что-нибудь кумекаешь, сможешь отличить красную от белой, то пожалуй, бы мог тебя взять...

— Возьми, возьми, не покаешься! — живо подхватил старик.

— А отчего ты ушел от Тылюдина? — внезапно и строго спросил Иванцов.

Степан не успел открыть рот, как заговорил старик:

— Ираклий Андронович, посуди сам, какой художник Тылюдин? Разве ему с тобой сравниться?..

Иванцов утвердительно кивнул и важно насупился. Даже его рябое лицо разгладилось. Должно быть, таких лестных слов о себе он никогда не слышал, но теперь был уверен, что таково мнение всего города. Он был доволен.

— Как ты хочешь учиться — за деньги?

Степан не понял, посмотрел на старика.

— Я спрашиваю, есть у тебя деньги платить за учебу?

— Нету у меня денег, — сказал Степан, немало испугавшись.

— А, да ты кто будешь — чуваш? — быстро спросил Иванцов.

— Нету, я — эрзя, — сказал Степан.

— Ну, эрзя так эрзя, бог с тобой. Денег, значит, у тебя нет?

— Нету, нету.

— А как же ты думаешь учиться? За учение деньги платят учителю. Тылюдину-то платил?

— Нету, не платил. Я вода носил, дрова колол, чего хозяйка просил, все делал.

Иванцов усмехнулся.

— Ну, если хочешь, на этих условиях я могу тебя взять.

— Возьми, возьми, Ираклий Андронович, — вмешался старик, — смышленый парнишка, сам видишь!..

Иванцов махнул рукой, и старик замолчал. Он был доволен, что пристроил парнишку. Сорвал с головы шапку, поклонился Иванцову, а потом Степану сказал:

— Ну, оставайся с богом, — и пошел со двора.

Степан спит в кухне на топчане, возле печки, и каждое утро его будит Иванцова теща, женщина вредная и вечно злая. А по утрам она зла особенно, потому что любит выпить украдкой, и по утрам у нее болит голова. Спит она на печи, так что когда слезает или залезает туда, перебирается через Степанову постель и всякий раз норовит толкнуть его. Иногда по ночам, когда все спят, она слезает с печки и бродит по кухне, как ведьма, злобно чего-то бормочет, гремит посудой в шкафу, чего-то ищет.