Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

В первый раз Степан увидел Дёлю в сумерках, когда они с Илькой вышли нарубить хвороста. А сенный сарай Назаровых как раз неподалеку. Вот туда и шла Дёля с веревкой — за сеном корове. Она увидела Степана и остановилась точно вкопанная. Степан притворился, что не замечает ее, и яростно махал топором.

— Дрова разучился рубить, не можешь за один мах отрубить такую тонкую веточку! — засмеялся Илька. — Все мимо!..

— Ты помалкивай и встань подальше, — сказал Степан.

На Дёлю по-настоящему он посмотрел лишь тогда, когда она, склонив голову, быстро пошла к сараю — в легком зипуне, в бабъем кокошнике на голове, отчего казалась выше ростом. Она шла быстро и не оглядывалась, длинные полы зипуна разлетались, точно их раздувало ветром. Степан проводил ее взглядом до самых дверей сарая, потом снова принялся за дрова.

Илька прекрасно видел, куда смотрел брат, и сказал:

— Дёля на своей свадьбе мне подарила вышитый платочек!

— Отчего же не рубашку? — сказал Степан.

— Рубашки дарят меньшим братьям мужа. Ведь я не брат Михалу, я твой брат, зачем она будет мне дарить рубашку? — простодушно разъяснил Илька.— Вот если бы она вышла замуж за тебя, тогда она бы обязательно мне подарила рубашку.

Степан отчего-то очень рассердился.

— Я тебе сказал, встань в сторону, чего лезешь под топор! Уж очень много знаешь, кому чего дарят на свадьбах.

Илька дернул плечами — чего это брат взъелся на него?

— Я могу и совсем уйти. Думаешь, мне возле тебя охота стоять?

— Уходи, только сначала забери дрова и унеси в избу. Да посмотри, чего там делает Миша, — сказал Степан.

Илька не торопясь набирал дрова.

— Да скорей, заснул, что ли?

Скоро из сарая выйдёт Дёля, ему хотелось посмотреть на нее, а Илька тут будет мешаться.

Наконец Илька нагрузился и ушел.

Обратно Дёля прошла с огромной охапкой сена на спине. Она согнулась под тяжестью, голова низко опущена...

Степан не отрывал от нее глаз, пока она не скрылась в воротах. В его сердце медленно, холодной ящерицей, заползала тягучая тоска. Заползла и свернулась там в клубок.

Нефедовы и Назаровы за водой ходят на речку в одну прорубь. За ночь она обычно сильно примерзает, каждое утро ее приходится долбить пешней. К Степану неожиданно подкралась мысль встретиться с Дёлей на речке, когда она утром пойдет за водой. На другой день он поднялся рано, прихватил с собой ведро и пешню и пошел к проруби. Его желание исполнилось — почти следом за ним на реку пришла и Дёля, неся с собой два ведра на коромысле и колун. В первую минуту она растерялась, неожиданно столкнувшись здесь со Степаном. Она поставила ведра на снег и не знала, что делать с колуном. Степан пешней долбил прорубь.

— Выходит, это ты каждое утро здесь тюкаешь колуном? — сказал он, чтобы как-то начать разговор, когда лед был сколот.

— Все работают на чугунке, приходится самой, — ответила она, не поднимая головы.

— Кто — все? — с безжалостной усмешкой спросил Степан.

— Ну, все... — Она пожала плечами. — Мужчины...

— А, мужчины! — протянул он, желая еще больше досадить Дёле.

Ему казалось, что он должен отомстить за измену, но что-то вдруг сорвалось в нем самом, и тихо, еле слышно он спросил:

— Как живешь?

— Живу, — ответила Дёля и тяжело вздохнула.

До этого Степану казалось, что если он встретится с ней, то даже не взглянет на нее, а если она заговорит первая, ответит какой-нибудь грубостью. Но вот она стоит, опустив голову, и он может сказать все что угодно, да только хватает ртом холодный воздух и не находит никаких слов.

Утренний крепкий мороз уже тонким ледком заволакивал воду в их ведрах, точно затягивал прозрачной паутинкой.

— Давай, я отнесу твои ведра, — пролепетал он.

— Что ты, что ты! — испугалась она. — Свекровь увидит, что скажет!

— Свекровь... да... — вздохнул Степан. — А не ты ли говорила, что никогда не выйдешь замуж...

Дёля склонила голову, спрятав заблестевшие глаза, прошептала:

— Разве я своей волей... — Она еще ниже опустила голову. — Ты уехал в город и ни разу не приезжал ни проведать меня, ни поговорить.

Степан почувствовал, как растаял в его груди тот неприятный холодный комок. Он его носил несколько дней и не знал, чем и как растопить его. Теперь его не было — он растаял мгновенно и навсегда.

— Дёля!.. Дёля, давай уедем куда-нибудь далеко, а?

Дёля словно очнулась.

— Вай, Степан, чего говоришь?! Разве так можно!

— Дёля!

Она поспешно нагнулась к ведрам, зацепила их на концы коромысла и быстро пошла по тропе вверх. Тяжелые деревянные ведра раскачивались, сбивая Дёлю с шага, но она не останавливалась, будто за ней гнались.

Из города Марья вернулась к вечеру. Для Ильки и Миши она принесла гостинцы — по два бублика и леденцов в бумажном кулечке. Степану ничего не дала, только скользнула по нему недобрым взглядом, да, впрочем, не особенно ему и гостинцы нужны, он не маленький. Но только отчего мать сердитая? Вины за собой он не чувствовал никакой.

Отгадки ждать долго не пришлось. Стоило им остаться одним, как мать заговорила:

— Проведала, сынок, твои городские дела, проведала!..

— Ну и что?

— А то, что неладно ты там жил, неладно. Чуяло мое сердце, да так оно и вышло.

Степан пожал плечами.

— Понаслушалась я про твоего учителя, понаслушалась, — горестно, с укором выговаривала Марья. — Чему ты у такого человека пропащего мог и научиться? Али жена его чему тебя учила! — коварно спросила Марья. — Посмотрела бы я на эту женщину, которая мужа забыла!.. Которая таких сосунков принимает!.. — Марья не выдержала, заплакала, запричитала: — Разве на такие грязные дела я тебя породила и вырастила!.. Вай, какой стыд, какой срам!..

Степан снова пожал плечами.

Конечно, все это наплела матери сноха Вера, но какое ему дело до всей той чепухи, которую собирает Вера на базаре? Правда, сначала, когда мать заговорила о «городских делах», Степан испугался, что мать ходила и к Елене Николаевне, но потом успокоился. И странно — воспоминание о Елене Николаевне, совсем еще недавно так сладко томившее его, было теперь спокойным, далеким, и только подумалось ему, что Колонин, верно, уже пришел из больницы, что у них есть дрова и в доме тепло...

— Ну, что же ты молчишь? — строго спросила мать, напричитавшись и горько поплакав. — Что матери скажешь?

— Мне нечего говорить, — отвечал Степан. — Ну, привез дрова, да и все, — ведь они дали мне краски.

— Ты мне глаза не замазывай красками, ты мне прямо говори!

— Да нечего мне говорить, все сказал, — огрызнулся Степан сердито.

— Ну ладно, вот придет в субботу отец, он с тобой поговорит! — пригрозила Марья. Ей было ясно, что сын сбивается с правильной дороги и что, если и дальше так пойдет, он добром не кончит и опозорит на весь свет их с отцом. И пока не поздно, что-то надо с ним делать. Но что? Ведь он уже не маленький, иных парней в эту пору уже и женят!..