Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

У Микая были еще два брата. Один старше его, другой младше. В доме у них теперь две снохи. Над коником висит широкая зыбка для двойняшек. Это были дети старшего брата, которого весной взяли в солдаты, а жена его, старшая сноха, жила у них. Это была женщина бойкая, с живыми смелыми глазами. А жена самого Микая, еще совсем девочка, спряталась в предпечье, как только вошел Степан. Совсем как Креся — она без жалости вспомнилась теперь.

— Какая нужда тебя погнала к нам в Баево? — спросил старик.

И Степан смутился. В самом деле, все люди работают, а он шляется без дела,— так ему теперь подумалось про себя. Но тут он вспомнил, что у него в мешке стеклорез и краски, и он сказал смело:

— Я мастер по иконам. Кому надо икону, пожалуйста, сделаю. — И сам удивился, как хорошо у него сказалось.

— Посмотрите-ка, иконы умеет делать! — удивился старик, а Микай посмотрел на старого друга с восхищением. — Может, и для нас сделаешь? У нас нет Миколы угодника, а вот есть какие-то святые, — старик кивнул на образа, — да что-то плохо помогают, а Микола — хорошо.

Степан обрадовался и сказал весело:

— Отчего же, напишу вам Миколу.

— Вот хорошо будет! — И старик в предвкушении будущего прибытка, который принесет им Микола, светло улыбался и оглаживал белую прозрачную бороду.

— Богородицы у нас тоже нет, — робко пожаловалась старуха, мать Микая. Она неприметно появилась откуда-то в избе.

Хозяин махнул на нее рукой.

— Ты молчи. Разве он может зараз наделать тебе всех святых? Хорошо будет, если сделает Миколу.

И старуха замолчала.

Степана угостили ужином и спать положили на конике. То ли оттого, что он спал днем в Перьгалей-овраге, или виноваты бесчисленные клопы, которые набросились на нового человека с особой яростью, он никак не мог заснуть. Провертелся до полночи, не вытерпел и вышел из избы, прихватив пиджак. Лег в телегу, которая стояла перед окнами. Все молодые члены семьи спали где-то во дворе, в амбаре. В избе на ночь оставались лишь старики и дети.

Утром рано Степана разбудил крик петуха. Потом он уже не мог уснуть. Да и телега нужна была хозяину. Микай с отцом собрались на пожню косить траву. Потом женщины отправились в поле полоть просо. В доме остались мать Микая и трое ребят старшей снохи. Хозяйка подала Степану картофель с молоком и сварила одно яичко.

— Старик наказал покормить тебя как следует, — говорила она. — Потом, говорит, Миколу он сделает с легкой рукой. Ты уж, сынок, постарайся для нас, сделай хорошего Миколу.

Большенькую девочку бабушка послала сторожить цыплят, чтобы на них не налетел коршун, а маленькие двойняшки, оба мальчика, не спуская с него глаз, наблюдали, как ест гость. Особенно они глядели на яичко. Видно, они доставались им не часто, но Степан не видел этих детских взглядов и сам съел яичко.

Поев, он достал из угла две темные иконы, просмотрел их и сказал:

— Я, бабушка, Миколу и Богородицу напишу прямо на эти иконы. Они обновятся. А то нужны другие доски, сухие, где их взять.

— Ой, сыночек, сделай и Богородицу, я тебе испеку еще одно яичко! — обрадованно ответила хозяйка. — А этих святых мы не знаем, и они, видно, не хотят признавать нас.

Степан протер скипидаром старую краску, она сошла очень легко. Видимо, иконы были написаны темперой, — теперь он это уже знал. Писал он, конечно, по памяти, традиционные и давно всем известные лики Николая-угодника и Богородицы с младенцем, так что работа шла хорошо и к вечеру иконы уже были готовы. Степан поднял их в угол и велел не прикасаться к пим, пока не высохнут.

Особенно радовались старик и старшая сноха. Старик даже привел соседей, показывал то на иконы, то на Степана и хвалил, точно Степан был его сын:

— Смотри, смотри, что он сделал! Ну прямо как есть живые! На такие иконы молиться одна приятность!

Сноха говорила, поглядывая на Степана:

— Такую икону надо бы поставить не в грязной избе, а в церкви! — Она думала, что лучше и нельзя похвалить работу мастера.

Посмотреть на иконы пришел и Квасной Никита, без которого в селе по-прежнему ничего не происходит. Его черная борода стала заметно седеть, прямое когда-то тело прогнулось, как кочерга. Он — церковный староста. Никита молча оглядел стоящие в углу новые иконы и внушительно, важно сказал, как человек, понимающий истину:

— И сам бы я попросил тебя, Степан, написать для меня, да ставить некуда. Вот если что для церкви... Я поговорю с бачкой [2] Бачка — батюшка. , может, он разрешит тебе сделать, там есть место, где приладить. Чай, много не возьмешь? Алатырские богомазы дорого берут, а ты человек свой...

Степан усмехнулся.

— Чего смеешься, знать, за так не хочешь делать? — спросил Никита.

— Сделал бы и за так, да вот краски за так никто не дает, все просят деньги, — сказал Степан.

— У нас здесь денег нет, заплатим тебе зерном или яйцами.

Квасной Никита задумался и ушел. Спустя некоторое время от баевского попа пришел человек звать Степана.

В Баеве Степан прожил почти две недели и извел все краски, какие у него были. Для баевской церкви он написал большую икону Саваофа — «Бог Вседержитель». Священник дал ему какой-то старый журнал с красочной репродукцией, и оттуда Степан не спеша перерисовывал. Для заготовки пришлось использовать старую доску — для новой у него не было ни времени, ни инструмента, ни клея, ни толченого мела для левкаса. Масла тоже оставалось мало. Но работал Степан с удовольствием. Не торопился, не оглядывался, не ждал хозяйского окрика. Ему было удивительно и радостно ощущать эту свободу, свободу мастера, которому за его работу платят едой и обещают рубль деньгами. И он не спешил, наслаждаясь этим новым чувством отвоеванной, заслуженной свободы. Он даже удивлялся, как это он мог жить раньше и почему не ушел ходить по этой доброй земле.

Но вот икона написана, краски почти израсходованы, рубль получен, и ранним утром с легким сердцем он отправился дальше. Правда, попадья не догадалась сунуть ему на дорогу краюху хлеба. И чем дальше, тем сильнее хочется есть. Но вот впереди какое-то большое село, а в первом же домике окошко без стекла. Степан постучал по наличнику. Тряпицу, которой была заткнута дыра, протащили внутрь, и показалось морщинистое лицо старухи.

— Стекло не вставишь, бабушка? — спросил Степан.

— А у тебя есть стекло? — прошамкала старуха беззубым ртом.

— Стекла нет, а есть стеклорез, я могу отрезать, — сказал Степан.

— Если бы было от чего отрезать, обошлись бы и без тебя, не ждали бы, когда ты явишься. — И старуха зло заткнула тряпкой дыру.

Степан пошел дальше. Он не терял надежды, и хотя окон, заделанных дощечками или заткнутых тряпьем, было много, но ни у кого не оказалось стекла. «Стекло надобно таскать с собой, — рассудил Степан, выходя опять на дорогу. — Тогда на этом что-то заработаешь...»