Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

С работой Степану по-прежнему не везло. В трактир на Таганке он не пошел. Он нужен был там по вечерам, а тут неожиданно появилась возможность посещать вечерние классы. О выборе между тем и другим не могло быть и речи — выбор был один. Совсем туго пришлось бы ему, если бы не поддержка нового товарища, того самого юноши, с которым познакомился на Рождественке. Звали его Володей. Время от времени после занятий он приглашал Степана в трактир на чашку чая. Он же одалживал бумагой, карандашами. Раза два даже давал по пятаку, чтобы Степан мог расплатиться за ночлег. Надзиратель ночлежки все же присвоил его мешок с тряпками. Степана это не особенно огорчило. «Ну и черт с ними, с этими подштанниками и полотенцами, — решил он, — лишь бы оставил меня в покое да пускал переночевать». Между тем Степан понимал, что долго он так не продержится: изо дня в день все больше давала себя знать слабость в ногах, в голове не прекращался шум от систематического недоедания. «Что, если написать отцу, вызвать в нем жалость, может, пришлет хоть червонец?» — думал он иногда. Этих денег ему бы хватило месяца на два. А за два месяца, может быть, нашел бы какую-нибудь работу. Но как станешь просить отца, коли он, провожая его в Москву, сказал, чтобы на помощь не рассчитывал. Да и денег у отца, конечно, нет. Червонец для него большие деньги. Обращаться к старшему брату, Ивану, Степан не хотел: заранее знал, какую рожу скроит брат, получив слезное письмо с просьбой о помощи, с какой злорадной язвительностью произнесет: «Я же говорил, что из его художеств ничего не получится. Сидел бы лучше дома да малевал свои иконы...»

Мелкие и случайные заработки Степан находил то у ломовых извозчиков, помогая им что-нибудь нагрузить или разгрузить, то на вокзалах. Но там он уже примелькался, и носильщики всякий раз, завидя его, обещали расквитаться сполна за те жалкие медяки, которые миновали их карманы.

На вокзале Рязанской дороги произошла однажды у Степана непредвиденная встреча. У главного подъезда с маленьких санок сошла элегантно, хотя и не по-зимнему легко одетая красивая белокурая женщина. В надежде немного подработать, Степан кинулся к ее саквояжам и обомлел, столкнувшись лицом к лицу с женой алатырского лесопромышленника Солодова — Александрой. Та тоже узнала его, хотя он и сильно изменился, да и не виделись они года полтора.

— Степан! — воскликнула она с удивлением.

А Степан рад был провалиться сквозь землю, чем предстать перед ней во всем своем убожестве. Изрядно потертые и засаленные пиджак и брюки, давно не мытые и нечесаные длинные волосы, свалявшимися космами выглядывающие из-под полей черной помятой шляпы, делали его похожим на беглого, опустившегося попа-расстригу. И лишь молодая жиденькая бородка рыжевато-русого оттенка и вьющиеся усики вокруг широкого рта придавали его хмурому и осунувшемуся лицу какое-то загадочно светлое выражение.

— Да ведь я совсем забыла, что ты уехал в Москву, — произнесла она, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, создавшуюся от столь неожиданной и для обоих нежелательной встречи.

И она принялась беспрестанно болтать.

— Вскоре после того, как ты перестал появляться у нас, я уехала в Харьков. В этом году решила побывать на юге... Да вот запоздала с возвращением, зима меня застала там...

Степан шагал с ней рядом по длинному залу ожидания второго класса, нес нетяжелые саквояжи и мельком поглядывал на диваны, где бы найти свободное место, чтобы усадить ее. Его губы сложились в понимающую улыбку, когда она заговорила насчет опоздания, и это не ускользнуло от нее. Голос ее невольно вздрогнул, в нем появились нерешительные нотки, она как бы извинялась перед ним. «К чему все это? — думал Степан. — Нас больше ничего не связывает, может быть, ничего и не связывало...» Ему самому теперь казалось ужасно странным и непонятным, что он когда-то обладал этой женщиной.

— Ну, как ты в Москве определился? Как живешь? — принялась расспрашивать она, когда Степан подвел ее к свободному дивану, усадил и положил рядом саквояжи, а сам остался стоять. Было бы кощунством в таком виде сесть рядом с ней. Это понимала и она, поэтому и не пригласила. «Могла бы не спрашивать, как живу,» — думал он, а вслух сказал:

— Как тебе ответить... Такую жизнь придумал сам, жаловаться не на кого.

— Я бы тебе, Степан, помогла, но у меня сейчас нет с собой денег. Сам знаешь, юг, все дорого, все за деньги, — в ее голосе опять послышались те же нотки. — Осталась одна мелочь...

Мелочь она не предложила, вероятно, помня о его щепетильности в отношении подачек. Но Степан сейчас не отказался бы и от медного пятака, он был ему нужен для уплаты за ночлег. Просить же, конечно, не стал.

— Знаешь, я тебе пришлю из Алатыря! — вдруг воскликнула она, заметив на его лице выражение досады и разочарования. — Как приеду, сразу пришлю. Оставь мне свой адрес.

«Где он, мой адрес-то?» — подумал Степан с горькой усмешкой, но вдруг вспомнил про Володю. Он хотя у них в доме ни разу не был, однако хорошо знал, где живут. Володя его несколько раз настойчиво приглашал на воскресенье и записал свой адрес. Этот адрес он и дал Александре.

— Если пришлешь хотя червонец, очень поддержишь меня. Пока мне приходится туго, — сказал он почти умоляюще.

— Отчего же червонец, я тебе больше пришлю. Пришлю столько, чтобы тебе хватило прожить до весны. В знак нашей прошлой... дружбы...

Степан посадил ее в вагон, дождался, пока отойдет поезд, и ушел с вокзала расстроенный вдвойне — тем, что встретился с ней, и тем, что не смог заработать ни гроша. Он не очень-то надеялся, что она пришлет ему денег: забудет про него и про свое обещание, прежде чем доедет до Алатыря.

Степан не ошибся, впоследствии так оно и получилось. Никаких денег она ему не прислала.

По субботам вечерние классы не занимались. В пятницу после занятий Володя обычно прощался со Степаном до понедельника. Степан провожал его до Бульварного кольца или до Садового, смотря по настроению. Сегодня ему особенно не хотелось возвращаться в ночлежный дом: там он уже целую неделю ночевал в долг. Утром надзиратель не хотел его выпускать, пока не оставит что-нибудь в заклад, а сам при этом недвусмыленно поглядывал на его сапоги. Степан дал слово, что к вечеру постарается раздобыть денег. Денег он, конечно, не раздобыл и расплачиваться за ночлег нечем. Если он сегодня пойдет туда ночевать, завтра утром с него обязательно снимут сапоги. Будь лето, он бы не стал ломать голову, где переночевать, каждая скамейка на бульваре для него оказалась бы кроватью. Нары ночлежного дома с их протертыми соломенными матами ничуть не мягче. Но сейчас зима, причем особенно морозная, какой давно не было в Москве, как о том толкуют старики-нищие.