Джеральд Гордон - Да сгинет день...

— Ты ведь не осуждаешь меня, милая? — пробормотала она, нежным взглядом лаская рюмку. Жадно, залпом проглотила она водку, и легкий румянец на минуту окрасил ее сухие, как пергамент, щеки.

Над огромным пространством дюн, сожженным зноем африканского солнца, над солончаками и долинами к маленькому разбросанному на холмах городку, заслуженно получившему название Стормхок — «уголок бурь», — стремительно неслись облака пыли. Стоя на веранде небольшого четырехкомнатного дома, прикрыв ладонью глаза от утреннего солнца, Джордж Грэхем увидел на далеком горизонте, над верхушками перцовых деревьев, небольшое пятно, по форме и размерам напоминавшее грушу.

— Мэри! — крикнул он, вбегая в дом. — С юга идет ураган. Где мешки?

— В кухне, — отозвался голос из спальни.

Джордж поспешно схватил несколько мешков и бросил их в ванну с водой. Затем вышел и прикрыл снаружи ставни. Облако на горизонте заметно увеличилось, ветер крепчал. Вернувшись в дом, Джордж мокрыми мешками стал затыкать щели в дверях и окнах.

Железная крыша громыхала, рамы трещали; на немощеных улицах вихрем закружилась желтоватая пыль и поднялась вверх, смешиваясь с красно-бурым песком, принесенным с вельда [2] Вельд — южноафриканская степь. .

Когда щели были заткнуты и завывание ветра перешло в пронзительный свист, Джордж присел на кушетку и вытер капли пота со лба. В комнате стало так темно, что пришлось зажечь свет. Из спальни доносился голос Мэри, но шум бури заглушал ее слова. Джордж поднялся и пошел к ней. Мэри слегка приоткрыла окно и изо всех сил старалась закрепить болтающийся ставень; пыль струей била в комнату.

— Закрой окно! — крикнул Джордж. — Я пойду закреплю ставень снаружи.

Он кинулся к черному ходу, повернул ручку двери, но ветер был настолько сильный, что дверь под напором его плеча подалась не сразу. Наконец он отворил ее, и проход немедленно заполнился пылью. Приступ отчаянного кашля заставил Джорджа захлопнуть дверь.

— Поздно, — крикнул он жене, — я не могу выйти.

— Не волнуйся. Оставим ставень в покое — даст бог, окно не разобьется.

— Оставь-ка лучше в покое ребенка!

— Надо укутать его как следует. В комнате уже полно пыли.

— Ладно! Тебе, видно, не сидится на месте, — сказал он,

Джордж растянулся на кушетке и стал прислушиваться, как ветер колотит в ставни и крышу. Пыль дождем сыпалась с потолка, покрывая все предметы в комнате. А снаружи бушевал ветер, то нарастая до оглушительного воя, то глухо ворча, то снова завывая. Временами с улицы доносился дикий рев, и тогда Джорджу казалось, что их маленький домик вот-вот сорвется с фундамента. Но Джорджу было все равно, что бы ни случилось. Когда налетает этот ненавистный ветер, чувствуешь себя таким бессильным! К счастью, через час-другой буря обычно стихает; правда, он помнит, как однажды она продолжалась несколько дней подряд; деревянные постройки трещали, иссушенные ветром, и достаточно было одной искры, чтобы начаться пожару; в те дни сгорел дотла дом у дороги.

При закрытых окнах жара в комнате стала невыносимой; одежда взмокла от пота. Лежа на кушетке, Джордж сквозь шум бури слышал, как в спальне хлопает ставень. Стук повторялся равномерно через каждые две секунды, словно издеваясь над слабостью Джорджа, над его неспособностью бороться с песком и пылью, дразня и напоминая, что он не может выйти наружу и закрыть ставень. И как ни бушевала буря, слух его все время различал это непрерывное хлопанье.

Ветер казался ему дыханием самой Африки — пыльным, жарким, удушающим дыханием огромного континента, неизведанные дебри которого испокон веков бросали вызов человеку. Одни самоотверженно принимали этот вызов. Другие становились жертвами обстоятельств, гибли в их тисках. Джордж знал, к какой группе принадлежал он сам, но ему давно уже все стало безразлично.

Буря продолжала бесноваться, реветь, бушевать, завывать; к шуму ветра присоединялись теперь не только назойливые удары ставня, но и плач ребенка, и Джордж ругал себя, что не сумел выйти наружу, — теперь вот проснулся сын.

Внезапно ему вспомнились дни молодости, вспомнилось, как катался он на своем пони по полям и лесным заповедникам. Образы прошлого редко вставали теперь в его памяти, но тут вдруг ему почудилось, будто он слышит молодой девичий смех...

Из столовой вышла Мэри с ребенком на руках, завернутым в одеяло. Она стала ходить из угла в угол, укачивая сына; вскоре ребенок затих. На лице Мэри все время играла слабая улыбка — знак спокойной уверенности в том, что ветер не властен над ней. Улыбка эта словно прощала Джорджу его промах.

Хлопанье ставня все яснее раздавалось у него в мозгу, звуки эти преследовали его еще долго после того, как ветер сорвал ставень с петель и швырнул его на песок...

Они сидели у стола за поздним завтраком.

— Сколько раз я просил тебя не напоминать мне об этом! — обратился к жене Джордж. Его водянистые глаза давно утратили былую голубизну. — Твои навязчивые идеи не приносят нам счастья. Что за беда, если кожа у одного человека чуть темнее, чем у другого? Нездоровые у тебя мысли. Жизни будешь не рад. Успокойся, ради бога!

Взгляд Мэри был устремлен на закрытое ставнем окно, глаза блестели от слез.

Он погладил ее руку.

— Ты ведь красавица. Каждый может гордиться такой женой.

Она ничего не ответила и прошла в спальню. Джордж посмотрел ей вслед; его безвольный подбородок дрогнул. Он допил чай, встал из-за стола и вышел из дому. Сорванный ставень лежал наполовину зарытый в песок, напоминая убитое животное. Джордж осторожно поднял его, осмотрел сломанные петли и прислонил к стене. Затем снял с петель уцелевшую половину. Оконное стекло было покрыто плотным слоем песчаной пыли.

Войдя в дом, Джордж потушил свет и прошел к Мэри в спальню. Там было тихо. Наклонившись над белоснежной постелькой, мать всматривалась в розовое личико ребенка.

Надо ее развеселить, подумал Джордж и нежно погладил жену по плечу.

— Старый Тейлор рассказал вчера в баре смешной анекдот, — начал он. — В одной деревне справляют свадьбу. Собирается толпа бесцеремонных гостей. Все с нетерпением ждут, когда невеста переоденется и можно будет приступить к выпивке и пляскам. Тем временем один из парней ухитряется пробраться в комнату невесты и изнасиловать ее. Комментарии, как говорится, излишни. Естественно, все очень огорчены, и тогда шафер произносит речь. «Никто не получит ни капли водки, — заявляет он‚ — пока проступок не будет заглажен». Гости жадно смотрят на водку, но ничего не могут поделать. Проходит некоторое время, и вдруг снова вбегает тот же шафер. Лицо его сияет от радости. «Все в порядке, леди и джентльмены, — заявляет он‚ — честь восстановлена. Парень попросил извинения».