Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Когда он подошел к дому, Мэри сидела у порога на стуле и занималась вязаньем. Он лукаво взглянул на нее.

— Ну, моя девочка, как мы себя теперь чувствуем?

Она улыбнулась ему.

— Извини меня, Джордж, я была такой несносной утром.

Он почесал свою рыжеволосую голову.

— Никогда больше не думай об этом. Не надо. Не принижай себя. Ты ведь не хуже других, Мэри.

Джордж принес из комнаты старую биту и несколько пробок и поставил их в ряд на земле.

— Мне не нравится,— продолжал он, — когда ты унижаешь себя из-за того, что ты... ты...

— Цветная, — подсказала она.

— К чорту!

Он так яростно ударил битой по пробкам, что они взлетели в воздух. Удар был хороший. Джордж обернулся и смерил взглядом жену.

— Цветная, цветная, цветная! — возбужденно произнесла она. Красивые глаза ее сверкнули. — Нам никуда от этого не уйти.

— Ну что ж, начнем все сначала? Бог мой, Мэри, ребенок ведь белый. Ты месяцами молилась, чтобы ребенок был белым. Вот он и белый, не так ли?

— Да, он белый.

— Разве ты не счастлива?

— Я безумно счастлива.

— Так в чем же дело?

Она внимательно посмотрела на него, потом медленно опустила глаза. Хотя Джордж — ее муж, но он принадлежит к высшей расе. На нем нет позорного клейма, и он не способен понять ее.

— Просто я вспомнила о расовых предрассудках, это может навредить ему, — стараясь быть спокойной, пояснила Мэри. — Мне известно, что это значит — быть цветной. Достаточно одного подозрения, что в тебе капля цветной крови, — и тебя уже считают отщепенцем. Не знаю, понимаешь ли ты, Джордж, насколько ужасно мое нынешнее положение. Я теперь не принадлежу ни к белым, ни к цветным. Не встречаюсь даже с теми благовоспитанными цветными женщинами, с которыми дружила до замужества. Я знаю, миссис Карелс и прочим это не по душе, но ведь иного выхода у меня нет, правда?

Он неохотно кивнул головой.

— Я просто должна была порвать с ними, — продолжала она, — а жены твоих приятелей так и не признали меня. И мне, видимо, надо с этим смириться. Они, наверное, много обо мне болтают — миссис Хайнеман, миссис Мак-Грегор и остальные, мужья которых выдают себя за твоих друзей. А я, выходит, ни то ни се. Так вот, я не допущу, чтобы то же самое повторилось с Энтони. Я хочу, чтобы он вырос всеми уважаемым европейцем. Он должен поступить в европейскую школу. Тебе необходимо позаботиться об этом, Джордж.

— Боже мой, ты слишком далеко заглядываешь, — недовольно пробормотал он.

— Это необходимо, Джордж. Я беспокоюсь за судьбу своего сына. В этом мы с тобой не сходимся, — сказала она, бросив слегка презрительный взгляд на мужа.

Джордж сделал нетерпеливый жест, но промолчал. Из спальни донесся плач ребенка. Мэри вскочила и побежалав дом. В дверях она секунду помедлила и улыбнулась мужу.

Джордж поглядел ей вслед и покачал головой. Ему хотелось быть с ней поласковей, но это как-то не получалось.

— Трудно, — сказал он самому себе и, нагнувшись, старательно расставил новый ряд пробок.

Привязав к ногам жестяные банки, громко тарахтящие на ходу, четыре мальчугана тащили их за собой, шаркая башмаками по пыльной выгоревшей траве; ребята надували щеки, время от времени плевались и энергично размахивали руками. Они носились среди перцовых деревьев и колючего кустарника, соревнуясь между собой в скорости и стараясь произвести как можно больше шума.

Мэри стояла на веранде и с нежностью смотрела на ребятишек. Ее сын играл с соседскими детьми. Он рос вместе с ними. В их компанию входил маленький Вилли Хайнеман — сын директора банка, Томми Стаффорд — отец его заведовал пекарней, и даже малыш Джой Мак-Грегор, мать которого напускала на себя неприступный вид при встрече с Мэри на улице. Мальчики играли все вместе. Ее сын — европейский ребенок. Товарищи то и дело обращались к Энтони за разъяснением правил игры, и сердце матери при этом особенно радовалось.

Мэри стояла так несколько минут. Потом, с неохотой нарушая игру детей, она громко позвала сына, стараясь перекричать шум тарахтящих банок:

— Энтони, Энтони!

Мальчик недовольно поплелся через поле к матери.

— Помоги мне, Энтони. Снеси-ка этот сверток папе в гостиницу.

Лицо его сразу оживилось.

— Я? Мне можно одному сходить к папе, да, мамочка?

— Конечно, Энтони. Ведь ты уже большой стал — должен быть самостоятельным.

Энтони захлопал в ладоши, голубые глаза его весело блестели.

— Смешной ты мой малыш! — Мэри поцеловала сына и протянула ему коричневый бумажный сверток. — Не потеряй! Здесь папин свитер. Он забыл его утром. Никуда не заходи по дороге, Энтони, и будь осторожен. Ведь тебе через неделю уже пять лет, а на будущий год — через несколько месяцев — ты пойдешь в школу.

— Да, мамочка.

Он побежал проститься с товарищами; Мы проводила его взглядом и, облегченно вздохнув, вернулась к своим домашним делам.

Когда Энтони пришел в бар, отец его разговаривал в конторе с мистером Гундтом, и мальчик отдал ему сверток. В зале раздался звонок. Джордж вышел.

Гуидт посадил Энтони на колени и стал подбрасывать его в воздух. Потом вынул из кармана монетку и ласково сказал:

— Вот тебе подарок, малыш. А теперь иди домой.

Энтони убежал. Гундт стоял у двери и смотрел ему вслед. Грубое лицо его приняло задумчивое выражение.

В это время с огорода явилась миссис Гундт с корзинкой бобов в руках. Она проследила за взглядом мужа, и глаза ее при этом недобро сощурились.

— Хороший парнишка! — заметил Гундт. — Радость и утешение родителям. Мэри его правильно воспитывает. Совсем европейский ребенок. Я думал, кожа его с возрастом потемнеет, но ничуть не бывало — мальчик может даже за немца сойти.

— Случайность, — злобно отозвалась жена. — С таким же успехом мог родиться и черной скотиной.

— И ты бы радовалась, да? — Гундт с презрением взглянул на жену.

— Мне все равно, какого он цвета — розового, голубого, алого... Что мне за дело? Я не интересуюсь цветом кожи каждого выродка, который бегает в этом поселке.

Гундт потянул носом воздух.

— Ты опять выпивала? — грозно спросил он.

— Нет.

— Не ври. — Он повысил голос. — Перестань таскать мою водку, слышишь? Всю прибыль поглощаешь. А что мне остается? Никакого от тебя толку. Уродлива, бесплодна, в постели с тобой делать нечего. Но вот пить водку — тут ты мастер.

— Ах, оставь меня в покое, — завизжала она. Один вид сынишки Мэри уже расстроил ее: страстное желание приложить к груди своей нежный ротик новорожденного так и осталось для нее неосуществленным. Она злобно сверкнула глазами и убежала на кухню, захватив корзинку с бобами.

Гундт вернулся в свою контору.

— Где Энтони? — спросил Джордж, появляясь в дверях.

— Домой побежал. Хороший у вас мальчуган, Джордж.