Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Почему бы и нет? Вы получаете товары из Англии… попросите дядю, чтобы разрешил вам отправиться на корабле вместе с вашим товаром. Это будет полезный опыт.

Голос мальчика становится настороженным.

— Да, что-то у нас есть. — Он хорошо усвоил правило: никогда ни с кем не говорить о семейных делах.

Ингэм стоит прямо перед ним.

— Больше чем «что-то», насколько я знаю. Вы уже давно торгуете не только пряностями.

— Мы получаем товары из многих портов, не только средиземноморских.

— Я так и думал. Вы, Флорио, заработали состояние не только на корице и гвоздике для десертов. — Он возвращает Винченцо письмо, что-то нацарапав на нем.

— Кстати, передайте своему дяде, все в порядке, я ручаюсь за этих людей.

На смену робости приходит любопытство. Винченцо не может удержаться, чтобы не спросить.

— Это про долговые расписки, верно?

Ингэм прикрывает глаза, не хочет выдавать свои мысли.

— В том числе. Но пусть вам расскажет об этом ваш дядя, не я.

Кажется, Винченцо понимает, зачем дядя послал его сюда. Ему становится радостно.

Вернувшись в магазин, он снова садится за прилавок и работает вместе со всеми. Не протестует. В голове у него разные мысли, перед глазами — библиотека Ингэма; в носу — аромат его табака. А в груди — пробудившаяся тяга к морю, к бесконечному небу, корни которой — в прошлом его семьи.

Иньяцио пробегает глазами ответ англичанина.

И улыбается, прочитав последнюю фразу.

Винченцо далеко пойдет. Рано или поздно он уведет у Вас дело.

Опускается вечер, когда Иньяцио с Винченцо наконец уходят из магазина. Краски весеннего неба переходят от серого к темно-синему, на улицах редкие прохожие возвращаются домой после рабочего дня.

— Дядя, не возражаешь, если я прогуляюсь? Проветрюсь немного. — Винченцо зевает.

— Только возвращайся к ужину, когда зазвонят на Сан-Доменико, не то твоя мать будет сердиться, ты же знаешь, — отвечает Иньяцио, похлопывая его по плечу.

— Я знаю. Мне еще нужно повторить урок, завтра придет дон Сальпьетра…

— Ну, иди, иди.

Иньяцио смотрит, как мальчик уходит, во взгляде его сквозит снисхождение. Он подходит к дому, не спеша открывает дверь. Запах вареного мяса щекочет ноздри, напоминает, что он пропустил обед.

Джузеппина сидит на кухне, в одной руке четки, голову подперла кулаком, лицо во сне расслаблено. Перед ней накрытый стол. Она задремала, ожидая их.

Иньяцио стоит в нерешительности, будить ли ее или дать отдохнуть, смотрит на выбившиеся из косы пряди волос, спадающие на ее лицо, на котором появились первые морщины. Джузеппина открывает глаза, безмятежность сменяется чувством вины.

— Святая Мадонна, я уснула, читая молитвы…

Иньяцио снимает плащ, вешает у дверей. Джузеппина читает молитву, бормочет: «Аминь», целует четки. Поднимает глаза на зятя и видит в его взгляде обезоруживающую доброту, от которой трепещет ее сердце, и невольно отворачивается.

Иньяцио подходит ближе.

— Ты устала? Олимпия не справляется? Хочешь, возьмем еще одну горничную? Мы можем себе это позволить, ты знаешь, — заботливо говорит он.

Она кивает, кутается в шаль, прижав ее концы к груди.

— Нет, не нужно. Я знаю, что теперь не так, как раньше, теперь… Вот почему я думаю о прошлом, о Паоло. О том, что было, через что мы прошли. Молюсь за него.

Паоло.

Семь лет прошло со смерти брата. Джузеппина все молится о его душе и носит траур. Но не от горя, нет. Она хочет искупить грехи, которые никто ей не вменяет. Она как будто наказывает себя за зло, которое они с Паоло причинили друг другу.

— Я с ним… нет, не была счастлива, — внезапно говорит она, словно отвечая на мысли Иньяцио. — Но это был муж, данный мне семьей и Божьей волей. Был бы он жив, как знать, может, я научилась бы любить его, ведь он был неплохим человеком. Он был серьезный, основательный — труженик, без работы жить не мог. Если мы и ссорились, это потому, что были похожи.

— Вы ссорились, потому что не понимали друг друга, — отвечает изумленный Иньяцио. — Ты говорила «белое», он — «черное», ты его боялась, а он заставлял тебя делать то, чего ты не хотела, поэтому тебе было плохо. — Он не может остановиться. Он любил брата больше, чем самого себя, он хранит память о нем. Но невыносимо смотреть, как Джузеппина оправдывает его, принимая на себя всю вину.

Она поднимает руку, хочет ответить. Кивает.

— Это правда, но ты знаешь, о мертвых плохо не говорят.

Иньяцио чувствует, как в глубине души снова оживает надежда. Но понимает, это сорная трава, и, как всегда, с усилием вырывает ее. Сжимает кулаки, смотрит, как Джузеппина ходит по комнате, старается обуздать чувство несправедливости, которое бушует у него в груди.

— Паоло умер. Он покоится с миром, и тебе тоже надо обрести покой, — тихо произносит он.

Джузеппина несет сотейник, останавливается. Пожимает плечами.

— Я не могу. Не могу, — говорит она наконец. В этих словах — боль и гнев, спрятанные глубоко внутри, и раскаяние, и одиночество, и неумение простить его, простить себя.

Винченцо застает их в тишине, каждый сосредоточен на своих мыслях, которые он не в силах понять. Они ужинают, обмениваясь лишь незначительными фразами о том, как прошел день.

Иньяцио идет спать первым. Он хлопает племянника по плечу, проходит мимо невестки, едва коснувшись ее. Джузеппина с посудой в руках останавливается на пороге кухни.

— Спокойной ночи, — говорит он, его дыхание касается ее волос. Она чувствует, как что-то волнуется в груди, отголосок воспоминаний о том, чего не было, жизни, о которой она не смела и мечтать.

Джузеппина проходит вперед, Иньяцио отстраняется, уходит.

Винченцо смотрит на них, не понимая, что происходит. Может, они повздорили , думает он. Или мать обиделась, потому что дядя что-то сказал. Кто их разберет… Для него они всегда были — мать и дядя, и он не задавал себе лишних вопросов. Они были и есть его семья, они воспитывали его, каждый по-своему, как полагается.

Но в тот вечер он впервые почувствовал, что это не так. Смутная догадка пронзает его: эти двое не отделены друг от друга, они — пара . Они создали для него семью, отказавшись при этом, быть может, от себя. Они любят друг друга, и это чувство не имеет ничего общего с браком, хоть оно не менее сильное и прочное. Однако меж ними всегда будет стоять фигура Паоло, его отца.

В тот момент Винченцо понимает, что есть любовь, которую любовью не называют, она причиняет боль, но все же имеет право на существование.

Сант-Андреа дельи Амальфитани, церковь торговцев пряностями, полна народу. Мужчины в темных костюмах, у немногочисленных женщин на волосах черные кружевные наколки. Сюда долетают голоса и запахи рынка Вуччирия, расположенного неподалеку.