Павел Загребельный - Шепот

И сегодня, когда узнал о смерти майора Кларка и заставил военного жандарма по телефону повторить все, что тот увидел на шоссе, ни на одно мгновение не закралось в сердце чувство недоброжелательности к бывшему шефу.

Прежде всего, позаботился, чтобы смерть майора Кларка не прошла безнаказанно. Связался с немецкой полицией, с прокурором, с судебным следователем, подал все сведения, которыми располагала их служба, поставил требование немедленно арестовать всех, кто, руководствуясь личными чувствами мести, убил этой ночью майора Кларка. Так убедительно говорил с прокурором, что и сам стал верить в сконструированную час назад версию, и поехал на место несчастья с чувством хорошо выполненного долга.

Еще успел заказать в интендантстве все необходимое для транспортировки тела Кларка в Штаты: деревянный и цинковый гробы, венки, место в самолете, комендантскую роту для почетного караула. Каждый американский солдат, где бы он ни погиб, имеет право вечного покоя на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне. Это самая большая (и, видимо, единственная) привилегия всех американцев, надевающих военный мундир. И майор Кларк должен совершить свой последний путь к столице Соединенных Штатов со всеми надлежащими почестями. Конечно, первым встанет в почетный караул у гроба он, капитан Хепси. Заместители всегда провожают своих шефов в последний путь. Чтят своих шефов и после смерти. А точнее: боятся, чтобы никто не украл их и не воскресил, как когда-то Иисуса Христа. Потому не уступают никому место в почетном карауле, а потом сами несут гроб на кладбище, никому не доверяя, и первыми бросают пригоршни земли в могилу. И только уже похоронив, вздохнут с облегчением: «Фу-у! Наконец-то!»

Закончив все дела, настроенный на торжественный, соответствующий моменту лад, Хепси прибыл на место катастрофы. Был приготовлен ко всему злому и неприятному, но от того, что он увидел на шоссе среди сосновых перелесков, чуть не потерял сознание. Расплющенная, словно от удара гигантского молота, машина, и в ней спрессовано что-то тонкое, что-то жалкое и отвратительное, что называлось когда-то майором Кларком.

Эмписты - военные полицейские скучающе пожевывали резинку, старший козырнул капитану, пошел за ним следом, неторопливо рассказывал: «Мы тут осмотрели. Он напоролся на танк. Американский танк. Наверное, шел без света, потому танкисты его не увидели. Но ведь майор должен же был видеть танк, черт подери! Мы ждали команды. Найти танк - это легко». «Не надо, - бросил Хепси.- Все равно майору этим не поможешь». Он видел следы гусениц на шоссе, видел длинные черные следы колес автомобиля. Видно, в последний миг Кларк все же затормозил. Поздно. Танк не просто ударил в машину - он еще и протащил ее впереди себя уже разбитую, изувеченную, с убитым, раздавленным, размазанным по железу кабины майором. «Не пускайте никого в этот район, пока мы тут не приберем, - приказал Хепеи, а сам знал, что все равно немцы узнают, как именно погиб Кларк, рано или поздно вести о катастрофе просочатся сквозь заслоны эмпистов, и тогда вся его так хорошо продуманная конструкция с мнимыми убийцами Кларка разлетится вконец. Надо было действовать еще сегодня. Жаль, что церемония снаряжения Кларка в последний путь на родину отберет порядочно времени, но нужно успеть сделать и дела почетные, и дела, связанные со службой, с его основным воинским долгом.

Хепси приехал в управление, вызвал одного из младших офицеров, которому доверял, долго о чем-то уговаривался с ним, запершись в кабинете. Отпустил сержанта, пообедал в офицерской столовой на своем обычном месте (справа от майора Кларка) и поехал отдать последние почести неудачнику.

Наступают такие минуты, когда замирает жизнь даже в полиции. Комиссары уже давно сидят дома, функционеры поменьше разбежались кто куда, дежурный, имитируя задумчивость на брюзглом лице, на самом деле потихоньку спит у телефона. Несколько полицаев, оставленных на ночь, тоже устраиваются по возможности удобнее, расстегивают все, что можно расстегнуть. Что же касается надзирателя полицейской тюрьмы, то для него ночной отдых может нарушиться лишь тогда, когда приволокут какого-нибудь пьянчугу, что бывает редко, или же весьма опасного преступника, которого непременно надо упечь за решетку, не дожидаясь утра.

Если бы кто-нибудь выбрал специальность громить полицейские участки, то лучшего времени не нужно было и желать. Один головорез, вооруженный пистолетиком, мог склонить к капитуляции всю эту кучу разоспавшихся стражей порядка в считанные минуты. Но, видимо, уверенность в собственной, неприкосновенности, с которой полиция ложится и встает, оказывает такое действие на граждан, что никому никогда и в голову не придет такое кощунство, как нападение на обитель порядка и справедливости.

И все-таки одна из таких обителей в этот вечер должна была быть разгромлена вдребезги, разгромлена, казалось, стихийно, дико, но так только казалось, ибо на самом деле все было распланировано еще днем, все роли определены загодя, делалось все по точно установленному расписанию. Итак, в девять тридцать, когда город еще но спал и даже не готовился ко сну, а в полицейском участке как раз наступили минуты расслабления и куриной дремоты, перед казенным зданием затормозило несколько «доджей», из них молча посыпались вооруженные американские солдаты, так же молча побежали, опережая друг друга, в помещение, не задерживаясь долго ни на одном месте, прокатились всесмывающей волной всюду: через комнату дежурного, оружейную, канцелярию, хватали ошарашенных чинов, обезоруживали, крушили мебель, выламывали ящики столов, разбрасывали, рвали, топтали бумаги, громили телефонные аппараты, обрывали провода, и все это с диким ревом (будто неистовствовал табуя носорогов), с ужасным топотом, угрозами, ругательствами, которые сыпались преимущественно на английском, а порой и немецком языках, ибо среди солдат было несколько таких, которые знали по крайней мере немецкие ругательства.

Наконец напавшие очутились перед большой решеткой полицейской тюрьмы, бросились в нее почти в тот миг, когда с другой стороны подбежал перепуганный ключник, который за свои сорок лет безупречной полицейской службы впервые услышал и увидел такое. Он еще надеялся, что достаточно хорошенько прикрикнуть на этих паршивых дурней и они утихомирятся, - и не таких он умел укрощать, и он действительно разинул рот и набрал в широкие легкие как можно больше воздуху, чтобы рявкнуть как следует, но с той стороны на него наставили сразу несколько автоматов и закричали, чтобы он мигом отпирал замки, если не хочет получить в свою жирную требуху добрую сотню настоящих американских пуль, от которых еще ни одна немецкая свинья не выживала. Рот надзирателя сам собой закрылся без единого звука, руки привычным движением потянулись к замку. Щелк! - и уже ревущая толпа, захватив в орбиту своего сумасшедшего движения старого служаку, катится узким тюремным коридором, разгоревшиеся глаза налетчиков сквозь каждую решетку озирают напуганных, разбуженных узников, автоматы снова мелькают перед лицом ключника, он отшатывается, хочет что-то сказать, поворачивается туда и сюда, но ему больно поддают под ребро и рычат: