Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

— А если это очень широкая река? — однажды спросила я. — Как Конго? Ее ведь никаким плетеным мостом не перекрыть.

— Все просто, — ответил Анатоль. — Такую реку переходить нельзя.

Ах, если бы реки оставались не перейденными и то, что лежит на противоположном берегу, жило по своему разумению, не изменяясь, без посторонних свидетелей. Но португальцы заглянули сквозь деревья и увидели, что хорошо одетое самодостаточное Конго не покупает, не продает и не транспортирует урожаи, а мирно живет на своей земле и питается тем, что имеет, — как лесные звери. Несмотря на поэзию и красивую одежду, такой народ, конечно, нельзя было назвать вполне цивилизованным — скорее примитивным. Полагаю, португальцы использовали именно это слово, чтобы впоследствии тешить свою совесть. Вскоре священники уже проводили массовые крещения в реках, а затем препровождали вновь обращенных на корабли, направлявшиеся на сахарные плантации Бразилии, чтобы сделать их там рабами высшего божества сельскохозяйственного производства.

Нет в мире справедливости. Папа, где бы ты ни находился, прости меня, но этот мир обрушивал одну мерзость за другой на головы кротких, и я вряд ли доживу до того, чтобы увидеть, как кроткие наследуют хоть что-нибудь [138] «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Евангелие от Матфея 5:5. . Что на самом деле работает в этом мире, так это тенденция повсеместного уравнивания человеческих ошибок — как уровня воды в сообщающихся сосудах — через распространение сфер влияния. Это почти все, что я могу сказать, оборачиваясь назад. Вероятность равновесия существует. Однако это равновесие невыносимых бремен, которые мир несет даже с определенным изяществом.

Вот уже десять лет мы живем в Анголе, на сельскохозяйственной станции неподалеку от Санза-Помбо. До независимости у португальцев здесь, на расчищенном от джунглей полвека назад участке земли, располагалась плантация масличных пальм. Теперь под уцелевшими пальмами мы выращиваем маис, ямс, сою и разводим свиней. Каждый год в сухой сезон, когда дороги становятся проходимыми, в нашем кооперативе прибавляется несколько новых семей. В основном это дети и женщины в лохмотьях; годами спасавшиеся от войны, они бесшумно выходят из лесу и оседают тут легко, как усталые бабочки. Поначалу они вообще молчат. Потом, через неделю-другую, женщины начинают говорить, очень тихо, но безостановочно, пока не завершат скорбный список мест и людей, каких потеряли. Почти все они, как я заметила, совершили замкнутый круг по жизни: сбежали из своих родных деревень в города, где напрямую столкнулись со смертью от голода, а теперь вернулись в этот маленький отдаленный форпост надежды на то, что тут они сумеют себя прокормить. Нам удается производить немного пальмового масла для продажи в Луанде, но часть его потребляется здесь же. У кооператива единственная машина — наш старый «лендровер» (проживший такую жизнь, что, умей он говорить, мог бы рассказывать собственную историю мира), но дожди начинаются в сентябре, и до апреля дороги покрыты непролазной грязью. Бо́льшую часть года мы смотрим на то, что имеем, и решаем жить дальше.

Мы находимся недалеко от границы, и окрестные жители и внешним видом, и речью так напоминают килангцев, что, когда мы впервые сюда приехали, я была ошеломлена нахлынувшими воспоминаниями детства. Мне казалось, будто вот-вот из-за угла появится кто-нибудь знакомый: мама Мванза, Нельсон, папа Боанда в красных штанах или — тут меня охватывал ужас — мой отец. Граница между Конго и Анголой — не более чем линия на карте, которой бельгийцы и португальцы разделили свои владения. Древнее Конго простиралось через всю Центральную Африку. Как государство оно пало, когда миллионы его самых здоровых граждан были проданы в рабство, однако язык и традиции сохранились. Я просыпаюсь под то же булькающее «Мботе!», врывающееся через открытое окно нашего дома. Женщины наматывают на себя и перематывают канги и выдавливают пальмовое масло в таких же хитроумных приспособлениях, какое было у мамы Ло. Часто меня посещают призраки, я слышу, например, голос Паскаля, с повышающейся интонацией произносящий: «Бето нки тутасала?»

Впрочем, это бывает нечасто. В нашей деревне мало мальчиков того возраста, в котором лазают по деревьям к птичьим гнездам, или девочек, с важным видом вышагивающих по дороге с братом или сестренкой, прилепившимися на бедре, как огромная тряпичная кукла. Я повсюду замечаю их отсутствие. Война собрала скорбный урожай главным образом детьми моложе десяти лет. Эта огромная немая пустота медленно растет в наших душах. Война оставляет невосстановимые бреши не только в дамбах и стенах, но и в более важных сущностях.

Я веду занятия по здоровому питанию, гигиене и выращиванию сои для женщин. Они почтительно называют меня мама Нгемба и игнорируют девять десятых того, о чем я им говорю. Самая сложная задача — научить людей рассчитывать на будущее: сажать цитрусовые деревья, готовить компост из отходов для удобрения. Сначала я этого не понимала: почему люди противятся тому, что очевидно, — разведению фруктовых деревьев или улучшению почвы? Потом сообразила: для того, кто живет беженцем, поверить в круговорот сельскохозяйственных циклов — все равно что обратиться в другую веру.

Я должна была догадаться, ведь свою взрослую жизнь сама провела в подобных бесконечных скитаниях, как и все в нашем кооперативе. И только теперь, после того как десять лет проработала на этой земле, осознала в полной мере, почему потерпели неудачу попытки чужаков навязать себя Африке. Здесь — не Брюссель, не Москва и не Макон, штат Джорджия. Тут либо голод, либо потоп. И ты ничему не научишь местных жителей, пока сама этого не постигнешь. Тропики опьянят тебя сладким ароматом красного жасмина и сразят змеиным укусом, не успеешь и вдоха сделать. Это шок для душ, выросших в местах с умеренным климатом, привыкших надеяться и бояться.

Португальцы, видимо, были так потрясены, что раздели кроткое Конго догола, сковали цепями в ряды и в темноте приготовили к отправке. Прокляли его за недостаток товарных культур. Европейцы не могли представить разумное общество, не способное преодолеть данную ступень, нам еще и сейчас трудно это понять. В зонах умеренного климата самое естественное — выращивать поля колышущихся зерновых. Выращивать год за годом, не опасаясь наводнений и мора, в почве, рождающей зеленые побеги, которые склоняются под косой снова и снова, — хлеб из бездонной корзины. Поэтому христиане придумали притчу о хлебах и рыбах и верили в нее, ведь их земледельцы могли полагаться на изобилие урожаев и переправлять его в процветающие города, где люди позволяли себе прожить жизнь, не замечая факта — или игнорируя его, — что из зерна рождается растение.