Сергей Самсонов - Высокая кровь

За что купил, за то и продавал себе Сергей, не зная, правда ли все было так, как говорили. Да мало ли что значили те ветром донесенные и перевранные слова — в тот день они все обвиняли друг друга, что не сберегли ценнейших товарищей, братьев…

На гребне зашуршало, захрустело — и тотчас же в овражек ссыпались разведчики.

— Едут! — хрипнул один. — Много до без конца!

— Ну, помогай нам бог, — сказал казак так, как будто предстояла рубка леса или зимняя рыбная ловля, и тотчас же тронул коня, как навстречу своим, выезжая на шлях.

Когда б не мимикрия Леденева с трехцветным донским флагом, когда взяли в плен Ивановского с целой бригадой, Сергей бы послал коня в поворот и безмолвное бегство, а так — молча тронулся следом.

Поднявшись на гребень, он тотчас же увидел силуэты всадников — который по счету отряд, вернее, уж целую армию призраков, соткавшихся из воздуха, из белесых клубов своего же дыхания. Мохнатые папахи, винтовочные дула над плечами — все было так близко, так режуще отчетливо, что оставалось только двигаться навстречу.

— Стойте! Кто едет?!

— Православные! — ответил Колычев со смехом.

— И мы не анчихристы! — хохотнул тот же бас и добродушно бросил: — Пропуск что?

— Чего горланишь, дурья башка? Подъезжай ближе.

— Ну? Пропуск? — повторил казак, приблизившись в упор.

— Аксай, — сказал Колычев.

— Во как! — воскликнул казак, и сердце у Сергея колом встало в горле, и все двенадцать всадников, сошедшихся на тракте, соединились в напряженный, наполненный сердцебиением и кровной дрожью механизм, в какой-то трансформатор Теслы, где каждый был и излучатель, и приемник затрепетавшего в них электричества, и любое движение каждого, даже единый конский вздрог, могло дать огненную вспышку.

— Чего во-то? — гоготнул тотчас Колычев. — Донцы, донцы мы — аль ослеп? У нас Аксай вчера и был, а вас мы и не чаяли увидеть. Терцы, что ли? Слыхал, у командиров наших все родимые реки давно уже кончились — так зараз звездами на небе называемся: кто Марс, кто Венера. Звездочеты, едрить ихний корень! Гляди, и Леденева по звездам разобьют.

— А где ж у вас погоны?

— А по-твоему, как погон, так и свой, а звезда, так и красный? — ответил с презрением Колычев. — В разведку мы ходили, к красным в гости, а зараз от Веселого до своих добираемся.

— Да ить вона куды завернули? — усмехнулся урядник, оставаясь, однако, спокойным, потому что по тракту бесконечно текли немые взводные колонны терских казаков.

— А как тебе хвост прищемят, погляжу на тебя. Ишо и не такой крюк сделаешь.

— Довольно, вахмистр, — толкнул из себя Северин, почувствовав, что будто бы хмелеет от азарта и от того, что их никто не убивает. — И вы, урядник, тоже… устроили игру в шпионов — свой, не свой. Намазал пятки салом Леденев. Иначе бы мы с вами так мило не беседовали. Замерзли, как собаки. Едем. Лично я этой ночью намерен наконец-таки выспаться по-человечески.

— Слушаюсь, ваше благородие, — откликнулся Колычев, и, как во сне, когда перед тобою открывается то, что открываться не должно, они влились в резервную колонну казаков и куцей рысью двинулись по шляху — преследовать и добивать Леденева с его голодранцами.

«Как просто, — поразился Северин. — Вот так и Извеков прибился к нам. Всего-то шутку бросить, хохотнуть — и ты уже свой». Он будто лишь теперь и осознал, что эта война, в отличие от мировой, семи народов, дает необычайные возможности разведки, шпионажа — какой-то уж животной, насекомой, змеиной мимикрии. Врага теперь стократно легче обмануть — единством языка, обличья, заученных с детства молитв и незабвенных материнских песен.

Нельзя и придумать благодатнейшей почвы для мышьей, подземно-кротовой возни — для сотен лазутчиков, тайных агентов, предателей, двурушников, науськанных юродивых, которые стреляли даже в Ленина. И эта простота проникновения чужих в твой лагерь, непроницаемость, неотличимость врага от своего, ожесточение на подлые укусы и на свою же слепоту (как могли проглядеть?) повсюду породили, укоренили в людях страх предательства, уже патологическую подозрительность, когда не доверяешь даже собственным героям. Вошедший в обыденность страх у многих так и вовсе превратился в убежденность, что лучше осудить и даже расстрелять безвинного, чем упустить всамделишного гада. Не в силах вызнать правду, иные положились на внешние и ложные ориентиры — происхождение, культуру, классовые признаки.

Он на собственной шкуре ощутил положение «икса» в их корпусе — всю свободу его. На расстоянии протянутой руки, на протяжении версты позвякивали сбруей, молчали, дышали чужие, а ему будто впрямь перестало быть страшно. Страх был, но немногим сильнее, чем перед экзаменом, да и экзамен был уже как будто выдержан, а следующий, с «языком», еще не начался.

Спустя примерно минут сорок показался проклятый Веселый. В хуторские левады и темные улочки утекали угрюмые, обозленные холодом терские сотни.

У околицы Колычев молча забрал от дороги — будто затем, чтоб не мешать ругающимся на заторе, осаживающим лошадей обозникам. И никому уже не видимые и не нужные, они поехали на запад вдоль окраинных левад и, выехав на шлях к Позднееву, увидели еще одну химеру — какой-то невозможно изящный экипаж, карету крепостного права, влекомую четверкой по снегам, с конвоем из шести как будто казаков.

— Вот они, — выдохнул Колычев. — Тимоха, обойди их тою падиной. — Послал коня навстречу и сразу захватил в намет, рассчитывая, верно, встретиться с чужими как можно дальше от околицы.

Карета поплавком качалась на кожаных рессорах, словно и впрямь везущая какого-то сановного, в цилиндре, мертвеца на бал.

— Стой! Кто такие?! — с последних трех саженей крикнул Колычев, придерживая жеребца.

— Лаба! — ответили ему и тотчас крикнули гортанно, ломано и гневно: — С дароги, дурак!.. для поручэний при его превосходительстве! К генералу Агоеву в штаб!

— Тебя-то мне и нужно. Делай! — крикнул Колычев, и тотчас же его швырнуло к головному всаднику, который не успел ни дернуться, ни ахнуть и вот уже валился навзничь, поймав руками голову в остроконечной башлыке.

Конский визг пронизал все тело Сергея. Разведчики метнулись на конвойцев, как огромные кошки, вцеплялись в запястья, загривки и стаскивали с седел, увлекая своей тяжестью, сигали на чужие крупы, сворачивали шеи, давили врагов под копытами взыгравшихся опростанных коней. В неизмеримо краткий миг все превратились в черный клуб сцепившихся зверей. Сергей, вырвав шашку из ножен, приткнулся к вознице, готовя удар, но тот, дико гикнув, пустил коней вскачь, надеясь дорваться до хутора.

— Держи его! Держи! — придушенно выкрикнул Колычев.

Сергей в полдюжины бросков достал карету, и тут из этой черной трясущейся корзины щелкнул выстрел, и тотчас по ту сторону ее защелкали свои, ответные, в упор — возницу замотало на козлах, как тряпичного, и поравнявшийся с ним Жегаленок на полном скаку схватил уносных под уздцы…