Сергей Самсонов - Высокая кровь

И каким же своим, цельным, ясным становился и сам Леденев — одно тело с полками, бригадами, — и какая холодная смертоносная власть от него исходила. Это был уже не человек, а воплощенное господство красной силы над землей, и Сергей уж не мог поручиться, что недавно действительно видел в пустом, окаменелом взгляде Леденева кого-то другого, второго — как человека в глубине окна, как притаившегося там хозяина, который не хочет открывать тебе дверь.

По уже бесконечно знакомым равнинам, котловинам, воронкам, перевалам, буграм беспредельного лунного Моря Дождей перекатывались, разливались, шли в прорыв и охват, обращались в лукавое половецкое бегство изнуренные скачкой и рубкой бригады.

Партизанская била на Проциков. Сергей был с Леденевым в Горской, наступавшей на Позднеев. Забрали хутор с маху, но тотчас же увидели густую массу конницы 4-го Донского корпуса, идущую навстречу и в охват. Леденев, опасаясь быть сдавленным, начал отход — жалил и отступал, прикрываясь тачанками с тыла и флангов. Неспешным ложным отступлением он хотел заманить казаков под фланговый удар Донской бригады с севера, перекинув ее от Веселого по глубокой извилистой Таловой балке, а с юга, в левый фланг им бросить Партизанскую.

Дело было за Гамзой: один за другим срывались вестовые в Проциков и пропадали — недосягаемая Партизанская не шла. Казаки же ломили все гуще, растекаясь в просторы косматыми серо-гнедыми волнами, вот уже заходя своим левым плечом в тыл измученной Горской.

Сергей решил сам поскакать в Партизанскую. Найдет ее живой, не рассорённой — приведет, а если не уложится в ближайшие решающие полчаса — тогда уж и за Маныч уходить. Переметнулся со Степана на свежего коня буланой масти. Жеребец был хорош, но чужой, неведомого нрава и, конечно, не слушался так, как Степан, то и дело сбивался с равномерного маха и медлил, не понимая северинских шенкелей. Но дело было не в одном коне, а в том, что Северин немедля вспомнил все намеки, идущие от Сажина, Шигонина и, что совсем уже смешно, от самого комкора — что и его, Сергея, могут разменять как пешку. Повесить его гибель жерновом на шею Леденеву. Он еще не подумал, но уж будто решил, догадался, что если неведомый «икс» сейчас здесь, среди окруживших комкора штабных, то он постарается каким-либо образом перехватить его, Сергея, по дороге.

С ним поскакали Жегаленок и трое леденевских «янычар». «А им-то можно верить? — засмеялся Сергей про себя. — А то изрубят — не моргнут».

Оторвавшись от бешеной трескотни пулеметов, пристрачивающих сердце к месту боя и возможной беды, Сергей почувствовал тоскливое, будто ничем уже не утоляемое одиночество. Разлившаяся залпом заснеженная степь была уже до жути пустынна и тиха. Не слышалось ни звука, кроме мягкого гула копыт и похрапа своих же коней. И твердое колючее дыхание, и мысли — все стыло внутри, как будто в самых легких, в туманящейся голове.

Багряным заревом горела на закате кромка сизого, дымящегося неба — солнце уж заходило над заснеженным необитаемым миром, над далеким и страшным безмолвием рубки. Сергею на миг показалось, что все вокруг уже убиты и что он сам с четверкой всадников — последние живые во всей этой степи. «Мороз… как самодержец настоящий… и не было ни белых и ни красных», — припомнились ему стихи неведомого офицера, найденные Сажиным.

Бойцы держали пальцы на спусковых крючках винтовок и непрестанно озирались. Спустились в буерачек — и тут, как зверь, как взрыв, наперерез им вымахал косматый белый всадник, словно само́й заснеженной землею и рожденный.

— Ой-ой! Стой, Мишатка! Свои!

Сергей узнал Колычева. Начальник корпусной разведки был холодно-невозмутим. Из отножины буерака выехали еще четверо — папахи, полушубки, рыжие донские кони, ни единого знака отличия.

— Вы что тут, Колычев? Зачем?! — закричал Сергей шепотом.

— Да все затем же, что и вы, — за партизанами.

— Нашли?

— Ушел Гамза к Манычу. Навалились на них с двух сторон — терцы, что ли. Лихие рубаки.

— Так что ж нам — назад?

— Ну вам-то, верно, и назад, а у нас ишо тут есть дела.

— Какие дела? Беляков повстречать?

— Так точно, их. Даст бог, добудем языка.

— Я с вами, — выпалил Сергей, будто и впрямь подозревая Колычева: а вдруг посланник он, парламентер от Леденева… бред!

— Воля ваша. Только чур уж не жалуйтесь.

«А ведь и вправду лучшего, чем он, связного, не найти, — раздумывал Сергей, отправив к Леденеву одного из бойцов с донесением. — Каждый день ходит белым навстречу, пропадает на сутки — куда? Так же точно окликнет по имени — “Мишка, свои”, у него ведь и в белых знакомые есть. Сын хуторского атамана. С семьей-то его что? А ну как наши у него кого-то расстреляли, в заложники взяли или за агитацию? Узнать, немедленно узнать… И как же такому доверили корпусную разведку? Леденев и доверил. И Извекова тоже ведь он отпустил», — кольнула тревожная мысль, и немедля себя обвинил в паранойе.

Мороз липучими тисками сжимал северинскую голову, дубил державшие поводья руки, забирался за ворот, даже будто в портки. При самом осторожном движении поводьями в подмышку, как в зуб от холодного, вступала противная боль, и начинало чувствоваться сердце, всего в двух вершках от которого пуля прошла.

Небо сиреневело, сизело и вот уж стало цветом как мокрая зола. В настуженной, кристальной тишине позвякивала сбруя, и тут Сергей заметил, что у разведчиков и их коней ничего не бренчит, особым образом подвязанное, схваченное.

Остановились в узеньком овражке — у ископыченного шляха, едва различимого средь бесконечных, теперь уж будто пеплом засыпанных полей. Трех спешенных разведчиков казак послал на гребень — те залегли и всматривались в даль.

— А ординарец ваш, Монахов, где же? — спросил Сергея Колычев. — Слыхал, поранили его при комиссарах? — Тут голос казака как будто приглох от волнения.

— Плох он, ключица разбита.

— Ну хучь теперь угомонится хошь не хошь, — сказал бывший белый урядник как будто удовлетворенно. — А то все покою не знал, искал тех казаков, которые семью его сгубили. До мертвых дорывался.

— А вы бы не искали?

— А вы полагаете, моих никого и не тронули?

— Белые? — спросил Сергей, волнуясь.

— А хучь бы и красные. Петра, брата кровного, Леденев зарубил.

— Как? — помертвел Сергей.

— Обыкновенно, «как». В бою. Мимо него, проклятого, ить не проскочишь. Мы с братом тогда под Мамантовым были. Сошлись в прошлом годе — ну и навернул он Петра.

«Да как же так можно?» — едва не вырвалось у Сергея. Этот должен того ненавидеть, а тот назначает его на разведку. И все это знают, и Сажин, конечно, не может не знать, и все молчат из страха перед Леденевым. Один лишь Шигонин трезвонит, что заговор. А главное, ведь служит верой-правдой этот Колычев, раз ничего еще не рухнуло и обходилось без беды… И тотчас вспомнил: в день беды, по слухам, накинулся Колычев на Леденева, крича совсем уж непонятное: «брата убил!», выходит, обвиняя Леденева… и теперь стало ясно, в чьей гибели… и будто Леденев схватил того за горло, давя заклокотавшие слова… Но почему же именно в тот день, позорный, страшный, крикнул Колычев о зарубленном брате своем — с чего вдруг сила скрытой боли вывернула душу, и Леденеву кровь ту помянул? Какая связь с расстрелом на протоке? С кем? С Халзановым Мироном?