Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

Трудно стало нам видаться. Но недаром поется: «Ванька с Манькой так слюбились — по морозу босиком чмокаться сходились». И решили убежать, если родители не благословят. Я опять к своим в ноги. Подумали они и говорят: «Ладно, женись, ты не девка, тебе терять нечего». А Маньку — ни в какую: ты уже просватана, запродана, калым за тебя получен и почти весь израсходован.

Манька примолкла, но я свое делаю. Когда ее повезли в церковь, под венец, я с дружками остановил свадебный поезд. Ну, получилась драка. Я все-таки отбил Маньку. Но по пути поломал кой-кому ребра. Меня представили в суд за разбой, и вот качу на Сахалин.

— А дальше как, бежать? — спросил Флегонт.

— Куда? Зачем? — изумился Ванька.

— Домой, к невесте.

— Не надо. Мое счастье едет со мной, в этом же поезде.

Спустя недолго, Иван познакомил Флегонта со своей невестой, которая где рублями, а где слезами добывала возможность следовать за женихом, добывала свидания с ним.

И арестанты, и охрана поголовно все знали эту пару. Он мужланистый, она бабистая, оба по-деревенски краснощекие, круглолицые, большерукие, загорелые, выглядели братом и сестрой. И только особая нежность взглядов, слов — всего общения — выдавала, что они близки не родством, а любовью. Им дали общее прозвище — Иван да Марья и, кроме того, отдельные: ему — Ванька Корень, ей — Манька Цвет.

— И что собираетесь делать на Сахалине? — поинтересовался Флегонт.

— А чо и на Урале — пахать, сеять… Я ж осужден в поселенцы. Земля, сказывают, там есть, дожжи бывают, трава растет. Мужику ничего больше не надо.

Ивана с Марьей беспокоило одно — что они не венчаны и вообще никак не женаты, все еще парень и девка.

— А вы без венца, без попа, самокруткой, — посоветовал Флегонт. У него все больше разгоралось желание учредить вроде беспоповщины, чтобы люди все делали сами, без попов, без солдат, без, начальства, жили самокруткой.

— А мне придется бежать, — признался кузнец Ивану с Марьей.

— Надо будет, подмогнем, чем сможем, — пообещали они. — И мы, ежели бы, как ты, очутились в разлуке, по одному, тоже побежали бы навстречу друг другу.

На Сахалине вся партия выгрузилась в маленьком береговом городке. Ее сразу разделили на две — каторжную и поселенческую. Каторжников увели под конвоем в тюрьму, а поселенцев оставили на пристани до распоряжения.

Весь городок — и дома, и церковь, и тюрьма, и тротуары — был деревянный, из красноватых, теплых на взгляд лиственниц. Казался мирным-мирным, приветливым, домашним. И тем неприятней было постоянно встречать людей в грубой и неприглядно серой, совершенно одинаковой тюремной одежде.

Когда партия почему-либо приостанавливалась, эти люди тотчас подходили к ней, заводили разговоры. Охрана не препятствовала им. От них в первые же часы, еще по дороге с пристани до тюрьмы, Флегонт узнал о Сахалине больше, чем за весь этапный путь. На Сахалине страшна не тюрьма, а сам Сахалин. В тюрьме, под замком, в кандалах тут содержат только самых тяжких преступников, большей частью совершивших побеги.

— Стало, убежать можно? — осторожно порадовался Флегонт.

— Убежать-то можно, вот добежать трудно, — отозвались ему.

— С чего это?

— С того, что Сахалин — остров, кругом море. Да есть — убегают.

— И добегают?

— Редко. Больше обратно идут.

— Как? Сами?

— Всяко. Кто сам, кого схватят, кого продадут.

При распределении по камерам Флегонта поселили в общую, расковали, работать назначили в тюремную кузницу, разрешили ходить без конвоя. Но предупредили, что отлучка без разрешения из казармы или с места работы законна только трое суток, на четвертые она уже считается побегом и наказуется по усмотрению начальства удлинением срока, плетьми, кандалами… У начальства множество, способов наказывать.

Работа была знакома — опять ковал лошадей, чинил таратайки, тачки, вострил топоры, лопаты, пилы. Тяжкая для рук, она была легкой для души, Флегонт считал ее святой, равной хлебопашеству. Но здесь, в проклятом месте, и ее, святую, отравляли подлостью — требовали ковать тюремные решетки, кандалы, замки.

Получив первый такой наряд, Флегонт сказал старшому по кузне:

— А ежели я не стану делать?..

— Тогда прощайся.

— С чем это?

— Со всем божьим светом. За отказ положат на кобылу [2] Кобыла — особая скамья, к которой сперва привязывают, затем бьют плетьми. и забьют плетьми.

— До смерти?

— Бывает. А выживешь — наденут кандалы, прикуют к тачке, посадят под замок. Понял, повторять не надо? — Старшой по кузне, тоже из каторжан, испытавший все это, пожалел Флегонта за молодость, за неопытность и дал ему время подумать, а наряд отложил.

Будто бы для своего кузнечного дела, Флегонт целый день ходил по тюремным камерам. Вот общая. Вдоль всей тянутся широкие нары, где спят в два ряда, голова к голове. Спят без постелей, на голых досках, плотно один к другому, в той же одежде и обуви, в которой работают, часто грязной и мокрой. Это лучшая камера.

Если Флегонт будет послушен, ему жить в ней, получать похлебку из гнилого мяса или такой же рыбы и водянистый, липкий хлеб, вроде замазки. Через десять лет, по отбытии каторжного срока, его переведут на поселение до конца жизни. Если же будет фордыбачить, то лишится и этого — либо его забьют плетьми, либо навечно наденут кандалы да еще прикуют к тачке.

У него единственный путь к свободе, к родине — побег.

На другой день Флегонт явился в кузню и сказал старшому:

— Давай-ка мне мой наряд!

Тот поглядел на него внимательно и проворчал:

— Одумался… И правильно!

— Спасибо тебе, — отозвался Флегонт. Он поблагодарил за то, что старшой удержал его от глупого, гибельного бунта.

Пользуясь правом ходить без конвоя, кузнец почти ежедневно забегал к Ивану с Марьей. Они готовились к переезду за город, на отведенный им участок, получили для этого ссуду и кое-какие материалы. Они мечтали сгоношить до зимы свою халупку. Кузнец помог им купить лошадь — он понимал в них, — надежно подковал ее, сделал необходимый в крестьянстве железный инвентарь.

Проводив переселенцев, он занялся изучением, как убегали с Сахалина. Побегов было много, они считались самым обычным, почти обязательным делом, законным ответом на жестокость царских судов. Убегали всяко — зимой пешком по замерзшему проливу, летом на самодельных плотах, на самовольно взятых рыбацких лодках, на казенных пароходах и баржах. «Водную стену», отделявшую Сахалин от Азиатского материка, одолевали в большинстве случаев благополучно. Самая страшная «тюремная стена» встречала беглецов на материке. Это была вся тысячеверстная, малолюдная, таежная, медвежья Сибирь с ужасными морозами зимой и мириадами жадной мошки летом, это были годовые и больше плутания по горам и болотам, голод, болезни, страх при всяком шорохе.