Василий Авенариус - Среди врагов

– С чего ж ты это? Ведь Фигнер, говоришь ты, и ловок, и храбр?

– Храбр-то он как черт, но и в лютости черту не уступит. Заберет, бывало, партию пленных, расставит в ряд да из пистолета сам же их с одного фланга до другого хлоп да хлоп. Просят те поскорей хоть их прикончить, чтобы им не видеть, как товарищи умирают; а он, не спеша, для каждого свой пистолет снова заряжает: поспеете, мол, в царствие небесное.

– Подлинно, что дьявол! Еще потешается над беззащитными, безоружными…

– То-то вот. Как пришел тут запрос, не пожелаете ли кто под Вязьму в партизанский отряд к Давыдову: требуется-де ему еще 600 человек – я с другими и вызвался.

– Под Вязьму? Да в Москву-то ты оттоле как попал?

– А Давыдову понадобилось к светлейшему рапорт о своих действиях доставить. Меня и командировал.

– Так ты, что же, теперь к Кутузову только ехал или уж обратно к своему Давыдову?

– Обратно. Да нечистый попутал! Приятели-казаки, вишь, на прощанье меня угощая, давай похваляться, что в гостях у Бонапарта побывали: проскакали-де до самого Кремля с гиком да криком, такого страху на францев нагнали, что те, как воробьи перед коршуном, во все стороны рассыпались. За живое меня схватило. «Дай-ка, – думаю себе, – проскачу тоже этак через всю Москву». Поскакал, да на партию пленных наскочил. Как своих от воробьев не отбить? Ан воробьи коршуна заклевали…

Сентября 30. Четвертые сутки в подвале. На 26 человек ведро воды да по фунту ржаного хлеба на брата. Ни стула, ни скамьи, ни соломы. Сидим, лежим на голом полу. Чтобы отогреться и голове мягче было, ложимся вплотную друг к дружке, а голову соседу на плечо кладем. Сам я около Леонтия Свириденко укладываюсь, и возлюбил он меня, как брата меньшого: есть у него брат на Дону тоже на возрасте. А как я взаперти скучаю и тоскую, то он меня разговором своим всячески развлекает, особливо про теперешнего командира своего, Дениса Васильевича Давыдова.

В родителя своего пошел Денис Васильевич: командовал тот Полтавским конным полком и сынка семи лет уже взял к себе в солдатскую палатку. Там, в лагере, благословил мальчика сам Суворов.

– Любишь ли ты солдат, друг мой? – спросил его Суворов.

А он в ответ:

– Люблю графа Суворова: в нем все – и солдаты, и победа, и слава!

– О, помилуй Бог, какой удалой! – сказал Суворов. – Это будет военный человек. Я не умру, а он уже три сражения выиграет!

Сам-то Денис Васильевич не казак, а гусар. В первую войну с французами был адъютантом у Багратиона. Сражался потом и со шведами, и с турками.

Когда тут возгорелась нынешняя кампания, он был уже подполковником Ахтырского гусарского полка. Но партизанская служба его тем прельщала, что в ней над собой у него нет прямого начальства. И вот с конца августа месяца он держит неприятеля в непрестанном страхе по большой Смоленской дороге около Вязьмы, делает поиски фуражиров, перехватывает транспорты и целые команды…

– И поверишь ли, – говорит Свириденко, – что на биваке, что на коне – еще вирши слагает да так складно, что любо-дорого!

Сочинитель, стихотворец! Быть может, новый еще Ломоносов, Державин?

Последнее утро. Казачья отповедь «францам-хранцам» и предсмертная просьба. Мушерон-заступник

Октября 1. Дамоклов меч! Приносит нам нынче дежурный солдат хлеба и воду:

– Ну, – говорит, – в последний раз.

– Как, – говорю, – в последний? А завтра что же?

– Завтра…

Жалостливо таково взглянул на меня, на других и вон пошел. У меня от ужаса волоса на голове шевельнулись.

– Слышали, братцы? – говорю.

– А что? – говорят. – Нешто мы по-ихнему разумеем?

– Завтра нам ни хлеба, ни воды уже не будет; значит, и самих-то нас на свете не будет!

Хоть никому и не верилось, что жизнь ему подарят, но утопающий хватается за соломинку, и у каждого теплится еще луч надежды. Теперь этот луч у всех погас, и одни давай проклинать судьбу свою, Наполеона и французов, другие головой поникли и крестились. Не пал духом один только Свириденко.

– Планида нам, братцы вы мои, такая, стало, вышла, – говорит. – Промеж жизни и смерти и блошка не проскочит.

– Да неужели тебе, Леонтий, – говорят, – не страшно на тот свет со всеми грехами твоими предстать?

– Несть человека без греха, токмо един Бог, – говорит. – Вершил в свою голову – ну и казнюсь, на милость Всевышнего уповаю. «Радость бывает, – сказано – на небеси и о едином грешнике кающемся». К уходу же из земной юдоли изготовиться всякому должно. Поди-ка сюда, Андрюша.

Отвел меня к решетчатому оконцу и голос понизил, чтобы другим не слышно было.

– Друг ты мой сердечный, – говорит, – мил ты мне стал, что по плоти сродник…

– И ты, Леонтий, мне тоже, – говорю.

– Ну, вот. Так выбрал я тебя для последней моей воли. Памятуючи Страшный Суд, исполнишь ли ты сию волю мою в точности?

– Вот тебе Никола Святитель…

– Ладно. Ты – малый ведь грамотный? Дал мне фельдмаршал Кутузов ответное письмо к командиру Денису Васильичу Давыдову. Меня францы, знаю, ни в коем разе не помилуют. Ты же, яко агнец безгласный, ведом на заклание; тебя чаша смертная, даст Бог, еще минует.

Говоря так, снял он с ноги сапог, развернул онучу и оттуда сложенный лист бумаги мне подал.

– На-ка, прочитай, только чур, про себя. Что тут написано – и мне не ведомо, да и знать не надлежит.

– Так как же ты мне-то, – говорю, – читать даешь?

– Читай, не разговаривай!

Стал я читать.

– Ну что, – говорит, – разбираешь?

– Еще бы: писано четко писарской рукой.

– Ну, ну, читай, да не торопись, чтобы до последнего слова все запомнить.

Дочитал я, вдругорядь перечел.

– Ну что, запомнил?

– Кажись, да.

– «Кажись!» Нет, голубчик, прочитай-ка еще в третий раз да, как урок в школе, сам себе ответь.

Перечел я и в третий раз, память-то у меня крепкая – от начала до конца без запинки себе повторил.

– Теперь знаю, – говорю, – наизусть, как Отче наш.

– И благо.

Отнял у меня бумагу и на мелкие кусочки изорвал.

– Так-то вернее, – говорит. – У тебя еще отобрали бы, а что в памяти схоронено, того никто уже не отберет. Так вот, слушай мой наказ: будешь на воле, первым делом постарайся на Смоленскую дорогу к Денису Васильичу добраться. Доберешься – с глазу на глаз передашь ему от слова до слова то, что сейчас прочитал. Понял?

– Все старания приложу.

– И в тетрадку свою, смотри, из тех слов ни единого не заноси.

– Зачем заносить, коли в мозгу все вписано?

– То-то же. А то, не дай Бог, еще кто прочитает. Да вот еще что: оставлена у меня на Дону жена и детки. На Дон к ним тебе, вестимо, не добраться. Но в Дениса Васильича команде есть у меня земляк, из одной же станицы, по имени Семен Мандрыка. Запомнишь?