Юлия Верба - Одесская сага. Ноев ковчег [litres]

Дома и на работе не раз обсуждалось: откуда эта способность видеть устройство в сборе, но ни Котька сам, ни его собеседники никакого путного объяснения этому не нашли.

К лету 1931 года опытная машина была собрана, прошла заводские испытания и после окончательной доработки и доводки была отправлена на испытания в Москву, и, конечно, Котька по праву был включен в официальную делегацию.

Машина была представлена Революционно-военному совету (РВС СССР) и управлению механизации и моторизации Красной армии. Она показала себя очень хорошо, и было принято решение о серийном производстве таких автомобилей.

В октябре 1931 года группа инженеров и рабочих-инструкторов с завода имени Январского восстания была отправлена на Ижорский завод, которому было поручено развертывание серийного производства бронеавтомобилей на базе шестиколесной одесской трехоски.

В то время все делалось очень быстро, страна потихоньку готовилась к войне, и уже в декабре 1931 года работы по проектированию бронеавтомобиля были завершены.

Одесситы успели вернуться домой в семьи как раз к концу декабря.

Этот случай имел судьбоносное решение для Котьки – по окончании работы над шестиколесным автомобилем опытный участок не был свернут, и Беззуб продолжил работу за своим столом в конторке. Бронеавтомобили надо было не только производить, но и ремонтировать, и именно его завод выполнял подобные заказы для Одесского военного округа.

В бывшую квартиру Янкеля Фейгеля, аккурат напротив Беззубов, которую уже пять лет снимали две белошвейки, Муся и Даша, постучали. На пороге стояла молодая Баба Яга. Тощая, оборванная, с огромным носом и крошечными запавшими глазами. Запах от нее шел по всему коридору. Помимо носа, у нее была еще одна выдающаяся особенность – косы. Две растрепанные, свалянные от пота и грязи практически в войлок рыжие косы. Каждая в кулак Гедали толщиной. Они болтались почти до бедер и так, похоже, раскачивали странную гостью, что она поневоле держалась за косяк.

– Дашечка, а шо, ты меня не впизнаешь? – Баба Яга, оторвав от косяка руку, тиранула по лицу заскорузлым рукавом драного мужского пиджака. – Я – Феня, Агафья Сергеевна, сестра твоя сводная, – просипела.

Даша, нахмурившись, смотрела на гостью и на всякий случай дверь шире не открывала.

– И шо? Чего приехала? Сбежала из дому, что ли?

Феня по-детски скривила рот и, заткнув его кулаком, беззвучно затряслась:

– Все померли, – шепотом сообщила она, – все. Папа, Васенька, Муся, Серый, Ирочка… Мама… мама пошла колоски собирать на поле и не вернулась – там убивали тех, то зерно собирал… А может, от голода… Я побоялась на поле… Сначала малые померли… Опухли… Мама плакала, все пыталась им лободы в отваре дать и шиповника… а они… по одному. Любочка первая… У мамы молока не было…

Даша скрипнула зубами:

– Не надо было столько рожать – может, выжили бы!

– Что? – Феня подняла красные опухшие глаза.

– Да ничего. Заходи. Только аккуратно. С краю тут раздевайся. Сейчас вшей нам занесешь!

– Дашка, – громким шепотом прошипела Муся, – ну куда ее тут? Ну самим же не продохнуть? И ткани дорогие – а она, может, чумная?

– Сама ты чумная! – огрызнулась Даша. – Это моя сестра сводная. Слышала? У нас почти все село с голоду сдохло!

– А эта как выжила?

– А я знаю? Говорит, когда папа помер – глаза ему закрыла, на лицо рушник набросила и пошла из дома. А там на перекладных в Одессу добралась.

– Ага, так ее и взяли! Подмахнула, видать, кому-то.

– Ты ее видела? А нюхала? Кто ж позарится? Пусть уже отоспится, поест. Там решим, – решила Даша.

– Что-то тебя никто шибко не держал, когда ты в город рванула со своей Помошной!

– А что мне, перестарку, там делать? Смотреть, как новая жена папочке каждый год рожает? Десять душ детей! Шо та кошка. А мне смотреть за ними?! Нашли няньку!

На самом деле Фене несказанно повезло. Их сосед Фима еще до голода подрядился в Одессу работать биндюжником. Вокруг сел и полей стояли заградительные отряды. Полуживых крестьян не выпускали в города. Отлавливали, били, самых активных – расстреливали на месте. Хуже крепостного права. Фима с пропуском на себя как на работника порта прорвался в село, где остались его жена и годовалая дочь. Феня, выйдя на рассвете из мертвой хаты, услышала шорохи и детский всхлип за соседним забором и, пошатываясь и падая, пошла на звук.

В сарае дядя Фима притрушивал сеном лежащих в телеге жену и ребенка. Жена шептала: – Молчи, доченька, молчи, заклинаю, – и прижимала к себе полупрозрачную Соньку.

Феня покачнулась и уцепилась рукой за косяк:

– Дядь Фима, родненький, заберите меня…

– Феня, уходи, не могу, некуда.

Она рухнула на колени:

– Помогите! Всю жизнь за вас молиться буду, рабой буду, спасите! Дома все умерли…

Фима прятал мокрые глаза:

– Иди, деточка, места нету… Иди уже, не стой здесь…

Феня всхлипнула и не двинулась с места. Фима нахмурился:

– Я кому сказал?! Уйди – или вилами тебя сейчас!

Феня встала на четвереньки:

– А ты попробуй, – прохрипела. – Я заору сейчас. Так заору, что те красноармейцы примчатся и всех положат. Выгонишь – из села не выедешь. Я тебя сдам – не успеешь до околицы доехать.

– Вот сволочь! – сплюнул Фима. – Гнида! Залазь! И чтоб ни звука!

Накануне он договорился за литр самогона, что его телегу пропустят не досматривая. Заехав в Одессу, он рывком выволок Феню из телеги:

– Вали отсюда! Глаза б мои тебя не видели!..

Она кланялась и бормотала сквозь слезы молитву вместе с благодарностями. Оставалась самая малость – разыскать сводную сестру…

– О боже! Это что?! – подскочила Муся.

В крошечное жилище Янкеля срочно требовался экзорцист, потому что звуки оттуда раздавались нечеловечески-пугающие. Какое-то гигантское животное издавало то ли рев, то ли свист со стоном. Подруги, оробев и подталкивая друг друга, заглянули с коридора в темную комнату. Когда глаза привыкли к полумраку, Муся и Даша увидели лежащую на полу Феню. Та, свернувшись на прикроватном коврике, громко храпела.

Муся осторожно носком потыкала в костлявое бедро Фени: – А ну на бок ляг, а то я тебя подушкой удавлю!

Наутро Даша отвела Феню в санпропускник. Баня, чистое белье. И тут случился конфуз. Феня рыдала и орала – стричь свои кишащие вшами косы она наотрез оказалась.

– НЕЕЕТ!!! Я той позор не переживу! Дашенька, отпусти, я лучше под забором спать буду! Я ж не покрытка – как это, косы стричь!

– Да ладно, мы брить не будем, дура! Обрежем под каре. Будешь как городская, модная, – стали увещевать ее санитарки.

– Никогда! Я руки на себя наложу! И Боженька вас покарает! Что значит незайману стричь!

По деревенским понятиям, косы обрезали только гулящим и пойманным за срамным делом до свадьбы – несмываемый позор на всю загубленную жизнь.