Димитр Кирков - Проклятая земля

— Да, Юсеф-паша. От любви… От любви, глупости и безделья.

— Родственники, друзья остались? Ты, говоришь, его звали Мустафой? А кто эта женщина? Она здесь?

— У женщины этой, Дилбесте ее звали, и сестры, и мать, и отец — все померли от болезни, да не оставит их своей милостью всевышний. А о его родственниках мне ничего не известно, Юсеф-паша. Многих мы тогда похоронили.

Абди-эфенди, бесстрастно прищурившись, смотрел куда-то в сторону, где простирались поля и разбросанные по холму дома, а паша думал о том, что самоубийство это случилось давно, задолго до того, как визирь начал править на холме, и что мечеть в то время была уже заброшена, а следовательно, его прямой вины в этом быть не могло.

— Ладно, что сделано — то сделано, каждый из нас грешен перед всевышним, — пробормотал он. — А теперь, Абди-эфенди, слушай меня внимательно! Немедленно отправляйся в путь и сам, не поднимая шума и никому не говоря ни слова, разыщи всех родственников и той женщины, и Мустафы. Узнай, кто в какую нору забился и чем промышляет. До захода солнца я должен знать всё. Потом я скажу тебе, кого и когда привести!

Юсеф-паша повернулся и первым покинул двор мечети Шарахдар, но, не успев сделать по крутому склону и двадцати шагов, остановился, в изумлении глядя себе под ноги. Казалось, какой-то исполин прогрыз холм в этом месте, проглотил огромный кусок земли и камня, оставив на скалах белые следы зубов. Ряды широких мраморных сидений спиралью уходили вниз, в нескольких местах их рассекала лестница, и все это напоминало разрезанную надвое гигантскую воронку, которая легко и стремительно сужалась книзу, заканчиваясь ровной площадкой с настилом из плит. Позади площадки возвышалось какое-то строение с колоннами и арками, между которыми стояли оставленные варварами каменные идолы — изображения обнаженных мужчин и женщин, дерзко взирающих вверх, туда, где стоял Юсеф-паша. Под арками зияло жерло тоннеля, укрепленного прочными коричневатыми глыбами, площадка пересекала его, но за ней тоннель продолжался до верхнего конца воронки, пробивал ее и уходил под холм. Все это, вычищенное до белизны дождями, сооружение поблескивало в ласковых лучах солнца, на сидениях нежились какие-то оборванцы, с высоты казавшиеся муравьями, настолько огромным и головокружительным было это строение язычников.

— Ч-ч-то это? — заикаясь от изумления, спросил Юсеф-паша, и Давуд-ага, стоявший за спиной своего повелителя, поспешно ответил:

— Наверное, осталось от не знавших письменности идолопоклонников. Как в Магрибе…

— Знаю, знаю! — раздраженно оборвал его паша, оглядываясь по сторонам.

Он не впервые видел подобные останки в мире истинной веры и поразился не их величию, а тому, что не заметил амфитеатра ни во время поездки по городу, ни теперь, когда осматривал окрестности со двора мечети. В этих землях он не встречал ничего подобного! Чтобы спуститься, пришлось пойти в обход боковыми тропинками и улочками, и, ступив на мрамор, паша почувствовал, что проваливается в его каменные объятия Мраморные глыбы лежали, плотно прижимаясь друг к другу, тяжелые и неподвижные, все было связано и пригнано, как будто разом сработано только вчера. Юсеф-паша вглядывался в выщербленные ступени. Миллионы раз люди должны были пройти по ним, ступая на одно и то же место, чтобы камень стерся так сильно. Несметное количество ног, несметное количество лет… Эта штука построена не вчера… А поставленная выше мечеть Шарахдар казалась смиренной букашкой, и позеленевшая обшивка минарета едва заметно возвышалась над кронами деревьев. Как будто время отвернулось от этой каменной громады варваров, позволив ей жить вечно, и с непримиримой яростью вцепилось в храм всевышнего, чтобы кромсать его, рушить и перемалывать, пока он окончательно не сровняется с землей. Неправильно это, несправедливо… Ведь то сооружение служило богохульству и невежеству, а священный храм-истине и спасению. Позор, позор для правоверных! Чем больше размышлял Юсеф-паша, тем сильнее он гневался, нетерпеливо похлопывал короткой плетью по сапогам, пытаясь успокоиться, чтобы решить, с чего начать и не устроить ли выволочку всем живущим на холме важным персонам во главе с усердным, но так же важничающим Абди-эфенди.

К полудню явился Абди-эфенди и сообщил, что он не ошибся: никого из родственников Дилбесте не осталось, да и самой ее нет в живых, а из братьев Кючука Мустафы двое давно куда-то запропастились, третий умер, мать прибрал всевышний, так что жив только его отец, побирающийся на рынках. Юсеф-паша наконец позволил себе отдохнуть и, когда проснулся, снова отправился с Давудом-агой в мечеть Шарахдар, внимательно осмотрел ее снаружи и внутри, прикидывая, что потребуется для ее восстановления. Потом спустился в амфитеатр и в молчании обошел его из конца в конец и сверху донизу.

Теперь, в сумерках, он стоял на площадке пятиугольной башни, которая возвышалась над холмом и откуда как на ладони был виден весь его хребет — изогнутый полумесяцем, одним рогом спускавшимся в реку, Лишь в одном месте полумесяц этот был выщерблен с внешней стороны, словно из него выгрызли кусок живой плоти — там, где белел амфитеатр. «Я выровняю знак всевышнего, клянусь, я выровняю этот полумесяц, и он снова воссияет как прежде, — с радостью подумал Юсеф-паша. — И мечеть Шарахдар заблистает как никогда». Он уже принял решение и успокоился, а это вернуло ему чувство безмерной любви ко всему миру. С этого места и в этот час город казался ему намного красивее, чем увиденный днем. Минареты свечами горели в лучах заката — Юсеф-паша насчитал их тридцать, но потом сбился; свинцово-серые башни караван-сарая, купола бань и крыши стоящих на самом холме богатых домов скрывали от глаз грязь и соломенные хибары, приземистые лавчонки и вонючие харчевни, поэтому ему снова казалось, что аллах щедро одарил эту землю своей милостью. «Всевышний ведет нас прямым путем и благословляет истину», — думал Юсеф-паша, спускаясь с башни.

Абди-эфенди уже ждал его в конаке с отцом Кючука Мустафы. Старик лоснился, словно его обдали жиром, и от страха или удивления не догадался сказать даже «добрый вечер». Но после того, как сначала перед ним поставили плов, а потом угостили и кофе, он приободрился, а уж когда Юсеф-паша достал кошелек и отсчитал ему несколько крупных монет, бедняга окончательно пришел в себя. От волнения он не знал, куда спрятать золотые, и то совал их в свои лохмотья, то вынимал снова, и был готов отвечать на любые вопросы, о чем бы его ни спросили. А Юсефу-паше именно это и требовалось — узнать всю подноготную о жизни и смерти его сына.

…Кючук Мустафа не был меньшим из братьев и прозван был малышом совсем не из-за малого роста. Он был довольно высок, тонок в кости и хрупок, как ветка орешника, и даже возмужав, остался похожим на юношу, даже не на юношу, а на девушку — стройную, кудрявую и миловидную. Кожа на слегка смугловатом лице оставалась гладкой, а когда на подбородке стала пробиваться бородка, пушок оказался редким и блестящим. Красивую бороду отпустил Кючук Мустафа, вилась она крупными темными кольцами, и люди любовались его свежим лицом, украшенным миндалевидными глазами под ровными дугами бровей.