Димитр Кирков - Проклятая земля

— Все-таки наша собственность, — вздохнул сухой старик.

— Пророк учит, единственное, что нам принадлежит, это то, что ты съел или уничтожил, носишь или износил на спине, то, что ты дал как милостыню или потратил. Так знайте же! Камни те станут нашими только после того, как мы уничтожим их! Без этого они не наши! В поднебесье счастливой державы нашей, — паша поднял вверх палец, — нашим является лишь то, что уничтожено нашей ненавистью ко всему чужому или любовью к всевышнему. Недалеко простирается жизнь твоя, уважаемый, и не нашлось в груди твоей места для истин вероучения и мудрости власти нашей.

Старик сжался на своем месте, а Юсеф-паша добавил:

— Один мудрец предупреждал: «Никогда не воспевай чужие руины». Слушайте и вникайте!

И он прочитал им стих на том древнем языке, на котором он впервые прозвучал много столетий назад, лишь двое или трое имамов сумели понять его и довольно закивали, шепотом благословляя мудреца. Они были польщены собственным знанием и обрадовались не столько выраженной в стихе мысли, сколько случаю показать разницу между собой и собравшимися здесь неучами, а тем самым свою принадлежность к близким паше кругам. Остальным же показалось, что имамы одобряют замысел посланца из столицы, и если в начале они колебались и отнеслись к нему с недоверием, то теперь все смирились с его решением.

А Юсеф-паша боролся с соблазном объяснить этим людям, что, засыпав древние развалины, они разгладят концы священного знака, ниспосланного небесами и вселявшего в него веру в непоколебимую безошибочность его дела. Он чувствовал, что слова бессильны растолковать сей знак, если он остался незамеченным внутренним зрением, и поэтому сказал только:

— Вернем же холму то, что у него было отнято! Сотворим чудо, уважаемые! Пусть над останками воспарит к небу новая земля, наша земля, чистая и, чего раньше никогда не бывало, рукотворная! Слышите? Новая земля родится из наших благочестивых усилий! — Юсеф-паша повторил это еще раз, впервые за все утро чувствуя неподдельное волнение. Решение его было обдуманным, но только теперь, говоря о нем, он осознал, какое божественное вдохновение снизошло на него, когда в голове созрела мысль засыпать амфитеатр. Разве кто другой создавал новую землю? Праведная, воинственная и всесокрушающая любовь шестикрылым взмахом вознесла Юсефа-пашу к полям вседержителя, в висках запульсировало радостное возбуждение, вызванное волшебным полетом, который не дано было ни увидеть, ни испытать остальным. — Как ни мала будет эта земля, — продолжил он задушевно, — она соединит земли на краю холма в священный кулак. Не будет она ни продаваться, ни покупаться, оставаясь навечно собственностью мечети Шарахдар, а тот, кому мечеть отступит там место, должен будет платить ей за это. Священная земля! Поэтому вам предстоит согнать население на внеурочные работы, и где только есть телеги, послать сюда возить землю! На месте решим, что и как, а пока…

— Дорого обойдется нам эта земля, — не скрывая недовольства, непочтительно прервал его Нуман-бей. — И вот что я спрошу: сколько же времени тебе, паша-эфенди, понадобится на это чудо? Долго ли продлится это?

— Нужно напрячь все силы, уважаемый Нуман-бей, и сделать это в кратчайший срок. Остальное в ваших руках!

— Вот что я скажу, — бей прищурился. — Ты можешь делать, что решил. Зачем — твое дело. Ты человек ученый, молодой, силы в тебе есть. Ты хорошо говорил, и хотя своей старой головой я не все уразумел, наверное, говорил правильно. Одно ты должен знать. Много народа потребуется для этой работы, много рабочей скотины. Добрые посевы риса взошли в этом году, да хранит нас всевышний, а когда приходит время убирать урожай, мы весь народ сгоняем на уборку. И еще нужно знать тебе — быстро созревает рис, коротко здесь его лето.

— Зато день долгий, Нуман-бей, а жизнь наша так коротка для богоугодных дел! — ответил паша, поворачиваясь к нему всем телом. — Кого жалеешь?

Бей хмурил густые, как бурьян, брови, морщил лоб, гневаясь на эту скрытую угрозу. Коснувшись вензеля на феске, отчеканил:

— В груди моей нет места жалости. Любой скажет. Неверных мне не жаль. Однако во время жатвы народ свой я отправляю на поля. И с полей — ни шагу!

— Ты лучше позаботься о том, чтобы собрать урожай с полей веры нашей, бей-эфенди. Аллах не оставит тебя в старости без пропитания! — негромко, но раздраженно отрезал Юсеф-паша и, повернувшись к остальным, возвысил голос: — До начала уборки закончим! Вот вам Абди-эфенди, а вот — кади! Они подчиняются мне, вы — им, рая неверных — вам! Через два дня здесь должны быть лучшие мастера, которые займутся восстановлением мечети! С завтрашнего дня начать работы по засыпке! Я выслушал вас и вас понял! Как я сказал, так и будет! Пустых разговоров не желаю, жалости не ждите! За заминки буду наказывать, за неповиновение — карать! Аллах велик и всемогущ!

И он быстро поднялся с лавки, так и не попотчевав собравшихся густопенным кофе и благостными речами, к чему они успели привыкнуть при визире. Вместо этого кади и Абди-эфенди принялись растолковывать им, как приниматься за дело и как вести себя дальше.

На следующий же день холм огласился скрипом первых трех телег, груженных землей. Улочка, ведущая к древней постройке, была крутой и тесной, телеги с трудом втискивались в нее, волы постоянно упирались в ограды, оглобли трещали, колеса с трудом преодолевали рытвины и крутизну, крестьяне зло переругивались, размахивали палками, жалея скотину, остервенело подталкивали телеги, под вонючими тулупчиками уже побежали первые струйки пота, и когда, наконец, погонщики добрались до амфитеатра и вытащили канаты, доставленные ими кучи земли показались песчинками на краю гигантской воронки.

Абди-эфенди самолично явился проверить, как идут работы по засыпке амфитеатра. Не подчинившись кади, он отказался от надзора за мечетью, выбрав для себя более трудное дело, и кади охотно согласился. Ему было ясно, что с такой дорогой работа застопорится, что нужно расширить и выровнять ее, поэтому писарь, приказав погонщикам ждать, отправил своих людей в отдаленные слободки и в торговые ряды собрать всех шатающихся без дела неверных. Человек пятьдесят с мотыгами и заступами пригнали после обеда, принявшись расчищать и выравнивать улицу и, углубившись всего лишь на пядь, наткнулись на более древнюю улицу, мощенную крупным булыжником. Подневольные работники двинулись по ней, снесли пять-шесть жалких лачуг, стоявших на пути, а затем стали расширять и укреплять мостовую, вбивать в нее каменные сваи, предотвращающие откат телег, и через несколько дней улица сама вывела их к амфитеатру.

Дела сдвинулись с мертвой точки, и Абди-эфенди успокоился, телеги и люди хлынули вверх равномерным мощным потоком. Телохранители беев, городские стражники и личная стража Юсефа-паши сгоняли неверных из близких сел и предместий, люди с ленивой апатией выходили на работы, не спрашивая, ни чем они занимаются, ни зачем это нужно. Привыкшие ко всему, они знали, что, однажды попавшись, спастись могли только тем, что до конца будут тянуть свою лямку, и вопрос о том, как отзовется это на судьбе других, не отягощал их совесть. Сначала было сказано, что работников распустят после того, как каждый сто раз доставит на холм землю: возница — сто телег земли, хозяин коня или мула — сто лошадиных мер, безлошадного и бестележного, рассчитывавшего только на собственный горб, ожидали сто мешков — тогда всяк был волен бежать и прятаться.