Димитр Кирков - Проклятая земля

— Так жил и умер мой сын, паша-эфенди, — закончил к середине ночи свой рассказ отец Кючука Мустафы. — И не мне судить его через столько лет. Но, похоже, я последний из живых, кто знает правду, — со старческим тщеславием хихикнул он. — С тех пор много воды утекло, и ничего не вернуть… А мечеть Шарахдар первым покинул ее имам, проклял ее во всеуслышанье, и Мустафу проклял, и наказал никому не переступать ее порога. Вот как дело было. И осталось нас двое — я да мечеть Шарахдар. Постепенно превращаемся в развалины, но еще кое-как держимся. Ох, паша-эфенди, тяжело жить после смерти детей, тяжело и грешно!

И старик, всхлипнув, заплакал о том, над чем только что смеялся.

Юсеф-паша, почти не прерывавший его рассказа вопросами, встал, задумчиво хмурясь, а Давуд-ага, возникший из глубины комнаты, пошел провожать старика. Когда оба были уже на пороге, Юсеф-паша вернул своего слугу.

— Прикажи проводить его и тайно поставь соглядатая у его дома. С завтрашнего дня следить за тем, куда он ходит и о чем говорит, и быть готовым доставить старика ко мне, как только он мне понадобится. Он, наверное, понадобится и тебе, Давуд-ага.

Потом паша сам погасил свечи и в темноте долго стоял у окна, размышляя о делах, предстоящих ему на следующий день.

Наутро Юсеф-паша пригласил в конак на холме всю городскую знать. Первым прибыл новый кади с тремя подчиненными ему наибами, затем с шумными приветствиями в кабинет вошли смотритель спахийских владений и мюхтесиб, у которого хранились списки жителей области, начальник стражи и другие знатные лица, среди которых был и сердар Элхадж Йомер. Явились имамы крупных мечетей, и только после них порог переступили чиновники помельче: надсмотрщики, сборщики податей, старшина торговцев. Входили и другие приглашенные, всех их встречал Абди-эфенди и рассаживал по стоявшим вдоль стен лавкам. Кабинет быстро наполнился народом, оглядевшись вокруг, чиновные люди несколько успокоились, полагая, что мубашир не стал бы собирать весь цвет города только для того, чтобы наказать. В основном это были люди немолодые, давно освоившиеся в коридорах власти, успевшие познать как радости власти, так и приносимые ею огорчения. Никто из них не спросил о визире, никто не задавал никаких вопросов и никто не жалел о нем, как в свое время никто не хотел его назначения сюда, но совсем не потому, что считали его плохим человеком или слабым правителем и противились его назначению. Просто на дереве власти его ветви росли намного выше их ветвей, но, поражая дерево, молния не заботится о ветках, а чаще всего раскалывает пополам ствол и опаляет все вокруг. И теперь те, кому удалось подобраться к веткам визиря поближе, смущенно озирались, ища поддержки окружающих и теша себя надеждой, что со времени первой расправы уже миновали целые сутки, а все потрясения, вызываемые властями империи, сами же эти власти старались использовать для того, чтобы объединить разъединенных и напуганных подданных, не вызывать волнений в имперском море и укрепить безопасность имперских берегов. Вопрос теперь был в том, какой ценой будет куплено объединение и смогут ли они поторговаться, ибо каждый отдавал отчет в том, что новый правитель потребует от них пожертвовать чем-то из их спокойной и сытой жизни.

— Ну вот мы и собрались… Посмотрим, какой знак божественной милости нам предстоит узреть… — раздался голос, и все собравшиеся обратились вслух. Говорил Нуман-бей, крупнейший в области владелец земель, отправлявший груженные рисом баржи целыми караванами. Поставщик двора Нуман-бей носил на своей феске султанский вензель, и этот знак высокого покровительства вместе с его богатствами давал ему право первым брать слово, никому не уступать без борьбы и предъявлять властям свои требования.

Как будто по знаку Юсефа-паши из покоев визиря вынырнул Фадил-Беше, сопровождаемый Давудом-агой и группой стражников, которые встали у дверей и уже не двигались с места до конца встречи. Юсеф-паша специально для гостей облачился в зеленую, расшитую серебром накидку из плотного шелка, повязал голову новенькой зеленой чалмой, носки его сапог блестели. Худощавый, подтянутый, он казался моложе своих лет, упругой походкой подходя к месту, где раньше восседал визирь. Абди-эфенди принялся представлять собравшихся, и паша каждому кивал так, будто бы был наслышан о нем и сейчас очень нуждается в его помощи, не отводил взгляд и охотно давал собравшимся возможность изучить свое лицо и попробовать отгадать свой характер. Впервые увиденное, лицо это казалось обыкновенным, с правильными чертами, ни одна из которых не выдавала каких-либо особенностей его характера. Но вместе с тем каждая отдельная часть лица словно бы тайно шептала что-то соседней — подбородок губам и носу, нос — глазам и лбу, казалось, все они обмениваются новостями, хотя оставались неподвижными. Все они, довольно угловатые, как ни странно, выглядели совершенно гармоничными и правильно расположенными, а взгляды незнакомых людей, не в силах устоять перед соблазном, старались расшифровать тайные послания, передающиеся от глаз к носу и от носа к подбородку, и это притом, что они даже не были уверены в существовании тайны. Взгляд наблюдателя скользил как бы по стеклу, уставал и смещался; человеку начинало мниться, что за гладкой этой поверхностью скрывается что-то такое, за что ему никак не удается ухватиться, нечто весьма важное, и раньше он пытался разгадать совсем не то, что надо, а потому, продолжая всматриваться в лицо паши, он начинал беспокоиться и пугаться от бессилия обнаружить главное и прочитать его на этом правильном, кажущемся таким обыкновенным лице.

Однако в кабинете нашлось немного смельчаков, дерзнувших подолгу задержать взгляд на лице посланца из столицы. Как только Абди-эфенди закончил ритуал представления, паша нараспев, словно читая молитву, негромко произнес:

— Пусть аллах наставит нас на путь истинный!

Подождав, пока утихнут возгласы, выражавшие согласие и надежду на благоволение всевышнего, Юсеф-паша продолжил:

— Оставим скорбь и гнев наши в прошлом. Любовь заставила нас пройти через эти испытания, и теперь она надеется увидеть свидетельства того, что мы достойны сделать благочестивое усилие. Хвала справедливости всевышнего!

При этих словах присутствующие облегченно вздохнули, десятки глаз взглянули на пашу с выражением благодарности и преданности.

— Давайте же оставим знак того, о чем говорят наши языки, чему мы верим в своих душах и что подтверждаем сердцами. Тем самым мы послужим ниспосланному нам свыше вероучению. И дабы не сидеть нам сложа руки, давайте прежде всего займемся вот чем. Храм, некогда превращенный из средоточия лжи в средоточие истины, вновь разрушается темными силами лжи, разрухи и беспутства. Всем вам известна мечеть Шарахдар, вы знаете, как плачут по ней ваши сердца. Мы снимем с нее неосторожно вырвавшееся когда-то проклятие и вознесем ее к небесам в своих хвалебствиях. Нужны согласие и искренность намерения, без чего невозможно благочестивое дело. Это первое!