Димитр Кирков - Проклятая земля

Противоречивые чувства обуревали душу старого кади, осторожность боролась с любопытством, старческая усталость с упорством долголетнего служителя закона, за эти три дня ожесточился судья еще больше, он морщился и охал, прикладывая горячие кирпичи к желчному пузырю, и росла его ненависть к Кючуку Мустафе и Дилбесте, которые во второй раз лишали его покоя. И когда парень снова пришел искать защиты закона, такой же упрямый и все так же сияя от радости, кади лишь проронил:

— Ладно, будь по-твоему!

И назначил ему день и час, наказав явиться только с Дилбесте и не заботиться о свидетелях.

Близилось время обеда, когда сначала он, а потом и она вошли в его кабинет. Переступая порог, Мустафа вздрогнул, увидев стоявшую вдоль стены троицу известных в городе архаровцев, поодаль от которых со сложенными на груди руками важно прохаживался приглашенный из конака писарь. Подумав, что они пришли до сроку, оба повернулись, чтобы уйти, но кади раздраженно поманил их рукой:

— Сюда, сюда, вас ждем!

Окна комнаты были заклеены бумагой, пахло плесенью и по́том, как всегда желтый судья суетливо переставлял стоявшие перед ним перья, торопился, и это мешало Мустафе спросить себя, свидетелями ли пришло столько народу и для чего позвали трех хорошо известных ему бездельников, зачем здесь крутится писарь. Несмотря на это, в душе его зашевелилось неясное беспокойство, кожей своей он чувствовал присутствие за спиной чужих людей, ему стало не по себе и захотелось как можно скорее уйти вместе с Дилбесте.

— Неделю назад я кое-что объяснил Мустафе, предупредил его, — сразу же приступил к делу кади, — но повторю еще раз для Дилбесте, чтобы она услышала это из моих уст, ибо на одну доску с ним встала она и по одному закону ответят оба.

Он повернулся к Мустафе:

— Ты все еще хочешь взять эту женщину в жены?

— Да.

— По любви?

— По любви.

— Ты, женщина! Хочешь ли ты вручить себя этому мужчине и по любви ли делаешь это? — скрипуче вопросил он.

Потеребив чадру, Дилбесте ответила.

— Ты сказала «да»? Не слышу, повтори! — склоняясь над ней, потребовал кади.

— Да, — снова вымолвила женщина.

— Ну так послушайте теперь старика. Бесценна любовь, ибо она есть начало добра. Поэтому все мы стремимся к ней, а найдя, берем под свою защиту. Любовь услаждает наши души, возвышает, объединяет и сама рождает любовь между людьми, чтобы приумножить силы их и довольство.

Кади выпрямил сутулую спину и, задрав голову, смотрел мимо Мустафы и Дилбесте, взгляд его блуждал по двери, было ясно, что все слова он приготовил загодя и теперь певуче выговаривал их, словно читал пятничную проповедь в мечети.

— Любовь кладет камни жизни и способна из ничего сделать дом, — бубнил кади, — она выбрасывает за порог все недоброе и порочное. И потому после заблуждений в вере на втором месте по своей пагубности должно стоять заблуждение в любви. Ужасно обмануться в ней! Нет, мы не должны обманываться в любви! — с ожесточенным вдохновением повторил кади, а все присутствующие с напряженным вниманием слушали слова, преобразившие весь облик обычно апатичного старика. — Не должен человек обманываться, Мурад ли его зовут или Мустафа, ибо все пойдет у него наперекосяк, дорогое подешевеет, и ложь подкосит его тогда, когда он меньше всего ожидает этого. Но еще хуже то, что, обманывая себя, такой человек обманывает всех нас, обманывает всю мусульманскую общину, вместе с ложной своей любовью сея в ней гнилые семена раздоров и разрухи. И это приводит к тому, что все, что мы одобряли и поддерживали, чему мы радовались и на что надеялись, оказывается попорченным гнилью и вместо того, чтобы приумножать добро, уничтожает его. Вот почему нам необходима сильная любовь и сила в любви! Услышали ли вы меня, поняли ли?

— Поняли. Аллах творит то, чего мы не ведаем! — откликнулся кто-то из свидетелей.

— Ну коли так, я продолжу. Разум и сердце учат нас не допускать в любви сомнений. Ибо где есть сомнение, там должно быть и испытание! Дорогое дорого потому, что очищалось и защищалось. Что поддается огню, да сгорит! И как во славу всевышнего истинный правоверный готов принять любые муки и даже смерть, так и во славу любви любящий должен уметь вытерпеть любую боль, любые унижения, любое зло. А если нет, так то была не любовь, обман был, своенравие и баловство. И тогда больше не поддавайся обману, человек, не терзайся и не обманывай и не терзай других! Так я говорю?

Никто не ответил ему, и кади сурово указал на Кючука Мустафу и Дилбесте.

— Посмотрите на них. Возникли ли между ними сомнения? Возникли. А теперь они заявляют, что пришли ко мне с любовью. При свидетелях спрашиваю их: то, что вы считаете любовью, способно ли пройти через му́ки и испытания, чтобы показать, что оно есть на самом деле? Ибо от обманутой однажды любви двойная сила требуется. Готовы ли вы к этому?

— О каких муках и каких испытаниях ты говоришь, кади-эфенди? — раздраженно спросил Мустафа. — Мы пришли к тебе как мирные люди подписать договор и никому мешать не собираемся.

— Я спрашиваю, готовы ли вы подвергнуть себя испытанию, чтобы, как того требует закон, у меня были доказательства вашей любви и я мог с чистым сердцем скрепить ваш договор? Если нет — уходите, пока не поздно!

— С помощью аллаха, мы готовы! — ответил Мустафа, испугавшись, что кади снова отправит их ни с чем.

— Ну ладно! Вы слышали, что сказал вам старик и как он растолковал вам закон. Теперь вы должны увидеть и сам закон в действии!

Кади замолчал, стало слышно, как бьется на потолке испуганная муха, и пока Кючук Мустафа размышлял, потребуют ли с него денег в залог за женитьбу или что другое, хлопнула дверь и в комнату неуверенно вошел Хасан-бей. Взгляд его гноящихся глаз робко перебегал со старика на женщину, кади поощряюще кивнул ему, и Хасан шагнул вперед и бесстыдно схватил Дилбесте за руку. Только теперь до Мустафы дошло, что значили туманные речи кади и в какую западню их заманили, но ему так и не удалось прижать Дилбесте к себе и оттолкнуть Хасана, потому что на него навалились двое других свидетелей — один схватил его сзади, а другой бросился ему в ноги, они сбили его с ног и как полено оттащили назад; барахтаясь и сопротивляясь, он сильно ударился носом. Дилбесте коротко и пронзительно вскрикнула, и больше Мустафа не слышал ее голоса, двое других свидетелей и бейский сынок повалили ее, и сквозь пелену выступивших от удара слез, мельтешение рук и ног извивавшийся на полу Мустафа увидел разорванную до колена штанину ее шароваров, а над ней прыщавую голую спину Хасана. С этого момента он ослеп и оглох, перестал чувствовать боль и тычки, все силы, идущие от него к внешнему миру, собрались внутри, сжались вокруг какого-то зверского косматого клубка в его утробе, сделав его жестким, и клубок этот царапался, кусался и рычал, и никто не мог ни поранить его, ни раздавить.