Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

– Но Бренда кормила грудью!

– Хватит сравнивать себя с призраками!

– Мама!

Элеонор показала на меня.

Disparaître означает «стать невидимой», «исчезнуть». Я закуталась во французский, как в шаль, и отправилась повидать Одиль, которая копалась в своем садике. Она встала и вытерла руки о рабочий халат:

– Bonjour, ma belle. Comment ça va? [25] Привет, моя красавица. Как дела? (фр.)

Она была единственной из взрослых, кто спрашивал меня, как мои дела. Остальные спрашивали о моих братьях.

– Как сказать «призрак»?

– Le fantôme.

– А как насчет «грустный»?

Я уже заучивала это слово какое-то время назад, но теперь оно снова мне понадобилось.

– Triste. – Одиль обняла меня. – Завтра начинаются занятия в школе?

– Да. Мы с Мэри Луизой записались на одни и те же занятия.

– Это счастье – проводить время с лучшей подругой. Я даже выразить не могу, как скучаю по своей.

Она положила выкопанный из земли лук-порей в корзинку. И выражение ее лица было triste.

– Есть время для урока французского? – произнесли мы одновременно.

Аэропорт, un aéroport. Самолет, un avion. Иллюминатор, un hublot. Стюардесса, une hôtesse de l’air. Воздушная хозяйка. Сидя бок о бок за нашим «письменным столом», то есть за кухонным столом Одиль, я слушала и записывала слова. Обычно мы учили повседневные слова, вроде «тротуара», «здания», «стула»…

– Почему вы учите меня словарю путешествий?

– Потому что, ma grande, я хочу, чтобы ты летала.

Во время обеда, когда Элеонор ставила на стол мясной рулет, бабушка Перл не отставала от нее, продолжая клевать ее, как курица зерно:

– Мир не прекратит существование, если ты отдохнешь. У тебя что, всего одна блузка? Когда ты в последний раз мыла голову? Где твоя гордость?

Элеонор хлопнула на стол супницу:

– Ма-а-ма!

В такие моменты я вспоминала, что Элеонор всего на десять лет старше меня.

– И где все твои подруги? – продолжала бабушка Перл. – Почему они не помогают?

– Лили говорит, что Бренда со всем справлялась сама.

– Да как она может помнить?

Элеонор повернулась к матери:

– Лили не станет врать!

– Вообще-то… – Я почувствовала, что краснею.

– Я этого и не говорила, – быстро возразила бабушка Перл. – Но заявляю тебе, что женщина с тремя детьми нуждается в помощи.

– Я могу и сама справиться.

Элеонор надулась, как сестра Мэри Луизы, Энджел.

Папа, как обычно, вернулся с работы за две минуты до обеда. Мы ели в молчании, если не считать плача Бенджи. Элеонор даже молитву не прочитала.

Когда они с бабушкой Перл купали мальчиков, я помыла посуду, собрала игрушки и стала считать часы до начала школьных занятий.

В течение недели бабушка Перл готовила еду и объясняла Элеонор, что покупная еда для младенцев никого пока не убила. И прежде, чем сесть в «бьюик», она сказала Элеонор:

– Ты слишком многое взваливаешь на Лили. Разве никто больше не может помочь? Как насчет той милой Одиль?

Элеонор скрестила руки на груди:

– Я могу все делать сама. А кроме того, Лили – моя семья.

Она считала меня своей семьей? Помощь по дому вдруг перестала казаться чем-то вроде самопожертвования. Но все равно я буквально слышала голос Мэри Луизы, словно она стояла рядом со мной: «Элеонор превращает тебя в рабыню! Разве так обращаются с настоящей дочерью?»

На уроке географии мы узнали о Китае, где правительство заявляет семейным парам, что они могут иметь только одного ребенка. При виде того, как выматывается Элеонор, мне это не казалось плохой политикой.

– Девочки ни во что не ставятся в Китае. Родители хотят мальчиков, которые могут работать в поле, – тарахтела мисс Уайт, каким-то образом не замечая того, что в наших сельскохозяйственных общинах царят точно такие же взгляды.

– Ты замечаешь, что о коммунистических странах говорят только плохое? – шепнула Мэри Луиза.

– Ну да, как будто Фройд лучше всех.

В Китае я тоже была бы ничем. Родись я мальчиком, папа уже позволил бы мне водить машину. Я бы уже ее водила. Я бы уже могла… Когда учительница иссякла, я на минутку опустила голову на стол, он был прохладным под моей щекой. Моим домом был Китай. Я воображала, что принимаю ванну, воображала, как мой отец и Элеонор сжимают мои плечи и удерживают мое тело под водой, воображала, как жизнь покидает меня…

– Лил? – Мэри Луиза похлопала меня по спине.

Я проснулась. Все уже выходили за дверь.

– Ты что, не слышала звонок?

Зевнув, я прикрыла рот ладонью и почувствовала, как на подбородок скользнула капля слюны.

– Распускает нюни из-за Робби, – уходя, бросила Тиффани Иверс.

«Пожалуйста, Господи, пусть он ничего не заметит!» – взмолилась я.

– Не обращай на нее внимания, – сказала Мэри Луиза. – Хочешь зайти ко мне?

– Элеонор нужна нянька.

– А как насчет пятницы? Проведем вечер как обычно.

Мне этого хотелось. Очень хотелось.

– Не могу.

Я потащилась домой, где нужно было менять пеленки и где по линолеуму были разбросаны, словно мины, игрушки-неваляшки. Bien sûr [26] Конечно, понятно (фр.) . , Бенджи визжал. Элеонор, сидя у кухонного стола в заношенной блузке, которую она не снимала всю неделю, качала Бенджи на коленях, а Джо скулил у ее ног. Я обняла его, а потом набросилась на грязные тарелки, скучавшие на кухонной стойке.

– Ты не обязана… – вяло запротестовала Элеонор.

Лили – моя семья. Я простерилизовала то, что нуждалось в стерилизации. Качала Бенджи, пока он не задремал. Но даже во сне он недовольно шмыгал носом. Отдав его Элеонор, я убежала к Одиль для короткого урока.

Боже, как мне нравилось спокойствие в ее доме!.. Никакого детского плача. Ничто не валяется где попало. Газеты сложены в корзинку рядом с креслом Одиль. Наши книги расставлены по десятичной системе Одиль – Лили. Маленькие фотографии в рамках – ее муж и сын…

– Расскажите о мистере Густафсоне.

– О Баке? – Она прищурилась, как будто давно о нем не думала и не была уверена, кого я имела в виду. – Настоящий мужчина. Красив грубоватой красотой, с вечной щетиной на красных щеках… Он любил охоту, почему его и прозвали Бак Олень. Первого своего оленя, самца с рогами в шесть отростков, он подстрелил, когда ему было десять лет. И облезшая голова этого несчастного животного была первым поводом для наших ссор. Бак хотел, чтобы голова висела над камином, я вообще не желала видеть ее поблизости.

– И кто победил?

– Ну, моя дорогая, это был первый урок, который я усвоила как молодая жена. – Одиль встала из-за стола и отошла к раковине. – Иногда, выигрывая, ты проигрываешь. Я избавилась от этого чучела – отдала его старьевщику, пока Бак был на работе. Но он очень долго злился.

– Ох…

– И вправду «ох».

Стоя спиной ко мне, она ставила в буфет тарелки.

– А что вам нравилось делать вместе?