Эжен Мюллер - Юность знаменитых людей [Совр. орф.]

— Да, — сказал он, — Жан-Батист хочет учиться; он жаждет познаний, но не имеет возможности удовлетворить своему прекрасному влечению; очевидно в нем нет ни усердия, ни любви к работе. — Послушайтесь меня, Поклен, не препятствуйте мальчику…

Дедушка Крессе намеревался привести еще более убедительные доводы, но отец Поклен остановил его, объявив, что не нуждается в дальнейших доказательствах, так как ничего не имеет против желания сына.

— Как! — воскликнул маленький Поклен, — вы соглашаетесь?!

— Да! — ответил Поклен, — и завтра же ты будешь помещен в школу.

Жан-Батист в восторге бросился на шею отца, но тот принял его ласки со странной улыбкой и сказал на ухо старику:

— Вы думаете, что училище изменит характер этого ребенка? Вы жестоко ошибаетесь. Я поступаю по вашему желанию, но только для того, чтоб доказать вам, что он и в школе будет также лениться, как в мастерской.

Но последствия показали, что дедушка Крессе был прав. Маленький лентяй в мастерской обойщика оказался самым первым по трудолюбию учеником в школе. Через пять лет он окончил свое образование; тем не менее ему все-таки пришлось заместить в мастерской отца, который по болезни должен был удалиться от всяких занятий, а вся семья конечно желала поддержать столь выгодное дело. Жан-Батист должен был последовать за двором Людовика XIV в путешествие на юг и пробыл там около года. По возвращении в Париж, как раз в то время, когда театр представлял самое излюбленное развлечение молодежи, он присоединился к кружку любителей, которые вскоре образовали под руководством Поклена настоящую труппу и основали общественный театр, в котором давались произведения лучших тогдашних авторов.

Семья Покленов пришла в ужас при известии, что старинная почтенная фамилия их перешла на позорные театральные подмостки. Хотя королевский эдикт, не задолго перед тем изданный, и возбранял считать позорным ремесло актера, но Поклены общими силами отца, дяди, двоюродных братьев — твердо решили заставить Жана-Батиста отказаться от избранной им жалкой деятельности. Жану-Батисту теперь приходилось одному отражать общее нападение, так как дедушки Крессе уже не было в живых; тем не менее молодой человек сумел отстоять себя и продолжал лицедействовать на сцене.

Он поступал так по непреодолимому влечению, а вовсе не из желания идти наперекор людям, в среде которых протекло его детство. Потому-то сын королевского обойщика, сделавшись актером, переменил имя, которое дал ему отец, и принял другое — Мольер, принадлежавшее некогда довольно известному актеру. В настоящее время имя это занимает одно из первых мест в списке знаменитых писателей. Мольер играл в молодости пьесы лучших авторов своего времени, как бы в ожидании произведений своего собственного гения, занявших место на ряду с самыми высокими творениями человеческого ума.

Образцовые произведения Мольера читаются и должны читаться всеми, их можно и теперь еще видеть очень часто на сцене, хотя Мольер умер уже около двухсот лет тому назад.

На могиле Жана-Батиста Поклена несколько лет тому назад воздвигнут памятник; вместо пространной надписи, на мраморе вырезано только одно слово: Мольер, и никто не удивляется, что к этому ничего больше не прибавлено: всемирная слава Мольера столь же громка, как неувядаема.

Ж. Б. Мольер.

Еще один маленький лентяй, Оноре Бальзак, впоследствии, благодаря своим многочисленным произведениям, занял очень высокое место в ряду романистов нашего времени.

Я приведу подлинные слова сестры Бальзака о детстве этого писателя, который буквально сократил свою жизнь чрезмерною работою: «Семи лет его отправили в училище в Вандом. Мы навещали его каждую Пасху и присутствовали при раздаче наград; но Оноре, не отличаясь на публичных экзаменах, получал только одни выговоры, а не награды. Он пробыл семь лет в этом училище, но всегда считался ленивым учеником, так что почти каждый день подвергался заключению в карцер. По болезни он должен был возвратиться к отцу; по выздоровлении он стал приходящим учеником училища в Туре. Там он тоже не делал никаких успехов; родные и учителя видели в нем очень обыкновенного мальчика, которого надо постоянно понукать, в особенности к приготовлению уроков из греческого и латинского языков. Оноре считали до того малоспособным, что если ему случалось сказать что-нибудь осмысленное, то мать обыкновенно говорила: „Ты конечно, сам не понимаешь, что говоришь, Оноре“».

В Париже Бальзак побывал в нескольких училищах, но и там дело шло не лучше, чем в училищах Вандома и Тура.

Только на восемнадцатом году Бальзак почувствовал расположение к учебным занятиям и тогда стал быстро преуспевать. Тем не менее один из знакомых и даже друг семьи Бальзаков все-таки говорил, что Оноре (хотя он уже и кончил курс), способен быть только писарем, так как у него красивый почерк. Сделавшись великим писателем, Оноре отомстил этому другу за опрометчивый отзыв, посвятив ему одно из лучших своих произведений.

Из молодого Оноре хотели сделать нотариуса. Его принудили изучать юриспруденцию и строчить кляузы на гербовой бумаге; но в молодом человеке постепенно пробуждалось стремление к славе; он стал подумывать о том, как бы составить себе литературное имя. Родные не противились его желанию, но согласие их было того же рода как согласие отца Поклена, который скрывал в нем заднюю мысль, а именно, что неудачи направят юношу на путь истины. Семейство Оноре обладало средствами; но ему наняли мезонин, очень бедно меблированный, и назначили пенсию, которая могла удовлетворить только самым насущным потребностям. Надеялись, что бедность скоро образумит молодого человека; ему дали два года на испытание.

Оноре с твердостью и с легким сердцем переносил лишения и работал изо всех сил, чтобы доказать, что влечение его имеет вполне прочное и разумное основание. Спустя год и несколько месяцев, он пришел к отцу и показал ему свою трагедию в стихах; он хотел, чтобы она была прочитана в семейном кругу. Нечего и говорить, что желчный друг дома, столь нелестно отозвавшийся о его способностях, был также приглашен. Когда чтение окончилось, тот же друг снова повторил свой резкий отзыв; родные Оноре также не вынесли из чтения ни малейшего впечатления и вполне согласились с ним.

Тогда Оноре обратился к более компетентному судье; это был человек очень ученый, старик; он согласился прочесть его пьесу, а по прочтении сказал автору по чистой совести, что он может заниматься чем угодно, но только не литературой.

Оноре все-таки не отчаивался. «Трагедии не соответствуют моему таланту — вот и все! — сказал он — но я попробую нечто другое».