Наталья Громова - Насквозь

– Ты ведь знаешь дядю Валеру.

– Да.

– Муж моей старшей сестры.

– Ну да!! И что?!

– Терпение, – он описал рукой в воздухе дугу. – Он был всю жизнь замполитом на флоте. Это, между нами говоря, довольно-таки противная должность. Политрук. Потом он вышел на пенсию. Там отправляют на пенсию в 45 лет. Жить-то как-то надо?

Я уже задыхалась от нетерпения, мне казалось, что отец играет передо мной очередную комедию.

– Понимаешь, его взяли начальником отдела кадров Союза кинематографистов.

– Куда? В Союз кинематографистов? Флотского замполита?

– Ну, вот он звонит мне и говорит, что, мол, листаю личное дело твоей родственницы! Оказывается, ее сняли с работы за встречу в Париже с писателем Виктором Некрасовым. Все-таки у нее номенклатурная должность, а она такое себе позволяла. В ее деле есть полная расшифровка их разговоров.

Мне стало ужасно тоскливо. Я почувствовала тягостный морок моей семьи – людей абсолютно противоположных тому миру, в котором я теперь жила. …И снова из них, как и прежде, вербовались спецы, имевшие доступ к личным делам. А я-то пыталась все эти годы отплыть как можно дальше от всего этого, внутренне оторваться. Но бесполезно. Даже теперь они настигали меня вот такими чудовищными признаниями. И эту весть возбужденно донес до меня мой отец, даже не отдавая себе отчета, что в этих стенах такое вымолвить позорно. «Стукачи, стукачи», – проносилось у меня в голове.

Отец все прочитал на моем лице. Он растерялся, абсолютно не понимая, что ему делать. Я молчала. Он не знал, что говорить. Постояв немного, он выскочил в коридор, рванул на себя шинель, натянул на голову фуражку и крикнул мне уже с порога.

– Вот помру, и похоронят меня за казенный счет! И не будет тебе никаких забот! Потому что я не человек, а государственное имущество!

Дверь хлопнула.

Петр почти ничего не зарабатывал. Он консультировал в театре и кино художников по костюмам, будучи специалистом по истории одежды. У меня же был диплом, который мне внушал ужас. Там было сказано, что я философ и преподаватель философии. Не раз я вспоминала, как в восемнадцать лет, оказавшись на отдыхе в «Красной поляне» в развеселой компании молодых людей, с которыми мы должны все вместе через перевалы идти с рюкзаками в поход, в горном селе мы знакомились с нашим будущим инструктором. Он попросил каждого представиться и рассказать, кто где работает или учится. Когда очередь дошла до меня, я бодро ответила, что работаю в Исторической библиотеке, а учусь на философском факультете. Сначала все замолчали, а потом раздался жуткий гогот. Общество состояло по большей части из молодых мужчин, которые смотрели на меня и умирали от смеха. Когда все отсмеялись, а я растерянно посмотрела по сторонам, инструктор – маленький жилистый грек – сказал:

– Милая, повтори, пожалуйста, где ты учишься?

Я ответила. Эффект был такой же. Опять все хохотали. Потом отвлекались на других, разговаривали, но время от времени кто-то поворачивался ко мне и снова просил повторить, где я учусь.

И вот теперь мне надо было искать себе работу. Когда я обзвонила разнообразные училища в поисках ставки преподавателя эстетики, меня с придыханием спрашивали, не член ли я партии, и, не выслушав ответ, сразу же предлагали огромную зарплату и место освобожденного секретаря комитета комсомола или преподавателя научного коммунизма, диалектического и исторического материализма. Я говорила, что это не подходит, и клала трубку. Иногда мне предлагали прийти к ним, а уж они меня быстренько примут в партию: они признавались, что им позарез нужен был человек с таким дипломом. Сократ, Эпикур, Платон, Ницше и другие захотели бы стать членами коммунистической партии и преподавать диамат? Как бы они себя чувствовали, получив такое предложение?

И вот мне повезло, пусть за 60 рублей в месяц меня взяли преподавателем эстетики в фармацевтическое училище.

Это был дом сталинской постройки, стоявший напротив Киевского вокзала. Когда я туда пришла, меня никто не спрашивал, что я буду рассказывать, никто ничего не объяснил. Мрачные усталые женщины входили и выходили в огромную учительскую, где возле кабинета директора сидела высокая красивая женщина и покрикивала то на одного, то на другого преподавателя. Было ощущение, что это такая автобаза, а секретарша объясняет водителям, что им надо делать. Меня вообще никто не замечал, и я могла наблюдать за ними абсолютно свободно. Но вот зазвенел звонок, и я отправилась в класс. Войдя, я тут же поняла, что передо мной сидят девушки всего на пару лет младше меня. Как с ними разговаривать? Я стала им рассказывать про законы искусства. Но вскоре поняла, что хотя они напряженно вслушиваются в мои речи, но ровно ничего не понимают. Я искала что-то для них привычное и знакомое, и наконец мы дошли до сказок. Тут дело как-то пошло легче. Кто-то пересказывал «Золушку», кто-то «Снежную королеву». На следующее занятие я попросила каждого рассказать свое любимое стихотворение. Они пришли счастливые и по очереди стали читать мне Асадова. «Они студентами были, они друг друга любили…»

«Нет, – думала я, – вы меня голыми руками не возьмете». Накупив плакатов с репродукциями классических картин, я сначала повесила на доску «Сикстинскую мадонну». Когда я повернулась к классу, на лицах моих учениц появилась какая-то глумливая улыбка.

– Что такое? Вы знаете эту картину? – в ответ раздался всеобщий гомон и смех.

– Конечно! Там у нижнего мужика шесть пальцев! – ответили они хором.

Я бросилась к репродукции и стала считать, но все время сбивалась со счета.

– Вчера по телевизору в «Что? Где? Когда?» показывали, не видали разве? – кричали мне со всех сторон. Там у мужика слева – шесть пальцев.

Но это были хорошие девушки, с которыми мы пытались договориться.

Иная группа была у меня по вечерам. Девушек под дверью обычно ждали их «парни». Парни были нетрезвые и приезжали из Подмосковья после тяжкого рабочего дня. И тут на пути у них стояла я. Разлучница, разделявшая сердца, бившиеся навстречу друг другу. Конечно, девушки не только не слушали, они меня ненавидели.

В тот день все складывалось из рук вон. Кто-то снаружи колотил ногой в дверь, которую я предусмотрительно заперла на ключ. С этой же стороны в мой адрес отпускались оскорбительные шуточки. Начинали обычно с моих ног, потом доходили до груди, шеи, лица. Я чувствовала себя как на зоне. Сквозь этот шелест неприятных реплик я рассказывала им про Гамлета. Наверное, до меня долетело что-то уже совсем противное, и я замолчала.

Вдруг со мной произошло что-то странное. Я стала говорить каким-то чужим голосом и словно видела себя со стороны. Возникло ощущение какого-то другого, гулкого объема; ненатуральный голос звучал странным эхом. Я говорила, что расскажу им сейчас про их будущее. Они скоро уйдут туда, за дверь, у них начнется своя жизнь, в которой они, к несчастью, будут много и долго пить, родят детей, наверное, не очень здоровых. Будут растить их в одиночестве и снова будут пить. И потом умрут. Все будет, как было всегда, из поколения в поколение. Но сейчас у них есть последний шанс пересечься с другим миром, который, возможно, не коснется их жизни никогда. Узнать про принца Датского, который мучился вопросами, о которых они, может быть, никогда не услышат.