Конн Иггульден - Сокол Спарты

Подобно ползущему жуку, невзначай обнажившему свой панцирь, спартанцы вдруг взблеснули золотом. Весь их отряд дружно поднял щиты против черного дождя дротиков и стрел, летящих навесом. Это была война в своем доподлинном виде, и Ксенофонт тотчас направил свой строй Хрисофу на подмогу.

Враг не знал, что многие из шагающих в нем не обучены владению оружием, зато внешне придавали ему солидности. Эта мысль вызывала улыбку и снимала усталость.

На ходу Ксенофонт подметил, что равнина смотрится куда пустыннее, чем прежде. Огромное число конницы, казалось, исчезло. Брошенные знамена валялись по берегу в таком обилии, что их вряд ли могли нарубить даже спартанцы. Похоже было на то, что враг покинул поле боя. От нахлынувшей, пока еще робкой, надежды замерло сердце. Те, кто остался, представляли собой разрозненные острова на холмах и гребнях. Позиции враг занимал неплохие, но при таком количестве бежавших они выглядели оторванно друг от друга.

Вот спартанцы достигли гребня холма и стали прожиматься сквозь врага, словно гусеница, постепенно, жевок за жевком, поедающая лист. По склонам холма со всех сторон начали осыпаться мелкие черные фигурки – ни дать ни взять встревоженные мураши, в которых тычет палочкой ребенок. Это солдаты неприятеля убирались подальше от золотистых щитов и красных плащей.

Зимний день был недолог, и вот уже солнце стало не более чем смазанным рыжеватым штрихом на горизонте. Через какое-то время Хрисоф сошел с покоренного холма, неся с собой всю поклажу побежденного войска, брошенную в суматохе бегства. От пленных он узнал, что с поля бежал армянский сатрап Тирибаз, друг детства персидского царя. Дружба, которая обернулась целым состоянием. Наряду с прочим Хрисоф притащил сундук, доверху набитый серебряными монетами – оплата всех наемников, которых собрал под свое начало Тирибаз.

– Большинство утекло, но те, что на холме, остались, – рассказал Хрисоф. – Вот я и решил глянуть, что их там держит, в то время как все остальные разбегаются.

– Прозорливое решение, – со смехом сказал Ксенофонт, прощая спартанцу ослушание. Хрисоф с облегчением склонил голову. Он уж думал, стратег устроит ему разнос за то, что он в очередной раз ослушался.

Тем вечером Ксенофонт собрал вкруг себя командиров содвинуть кубки с раздобытым вином. Лагерь сатрапа Тирибаза оказался набит едой и питьем. Эллины на радостях устроили пир, а на равнине развели кострище из копий и луков, потрескивающих в огне, словно раскаты сухого смеха.

За два дня они отдалились от гор на двести пятьдесят стадиев – щадящий темп, годный для лагерных обитателей. После отдыха в верховьях Тигра был проделан еще один отрезок пути, на этот раз в пятьсот стадиев, к берегам своенравного Телебоя. За все это время эллинам не встретилось ни одного солдата, зато попадались селения и небольшие города; миновали даже дворец, принадлежащий Тирибазу. Самого сатрапа в округе не оказалось, но в память о встрече с ним греки как следует пограбили его казну. Дорогой не забывали разживаться повозками и мулами, а при случае и рабами. Через непродолжительное время возы были уже основательно загружены. Ксенофонт всей этой поживе не препятствовал. Временами навстречу попадались храмы и святилища чужеземных богов, где паломники веками оставляли свои подношения.

Эти подношения греки, уходя, тоже прибирали к рукам. По мере углубления на север зима становилась все ощутимей. Путь день за днем буднично пролегал через подернутые туманом пейзажи, радующие глаз разнообразием – от темных возделанных полей до рощ и виноградников, тянущихся опрятными рядами по склонам холмов. За долгую дорогу в стане эллинов завязывались дружеские связи и любовные отношения; было сыграно с десяток свадеб. Прочность таких браков вызывала сомнения, но пары были счастливы, что на короткий миг согревало всех душевным теплом и весельем.

Что до остальных, то тяготы перемещения по свету измотали их до истощения. Лица мужчин поросли клочковатыми бородами, до которых им уже не было дела. Мылись они, когда и как могли, но когда сбрасывали с себя лохмотья, то под ними открывались мощи, где можно было пересчитать каждую кость. Даже всей найденной еды им не хватало, чтобы насытиться.

На длинном отрезке в пятьсот стадиев и четыре дня пути по пескам Ксенофонт обнаружил, что идет рядом с Паллакис и Геспием. Они шли бок о бок, напоминая своим видом любовную пару (хотя трудно сказать наверняка). Ксенофонт сотни раз чувствовал на себе ее направленный из толпы жгучий взгляд. Ему хотелось, чтобы она дождалась, дотерпела до того дня, когда у него над душой не будут висеть двадцать тысяч душ. На то пошло, ведь это он сказал Геспию ее оберегать! Тогда он в каком-то смысле был сильнее, отвлекаемый всеми теми, кто в нем нуждался. Идя по стелющемуся впереди монотонному простору, он невольно украдкой на нее поглядывал, внушая себе, что смотрит на нее не чаще, чем на любую другую женщину. При этом возникало ощущение, что она все это знает, все чувствует. Женщины своим подспудным чутьем частенько догадываются, когда мужчины оказываются очарованы их красотой, но намеренно не подают виду. Иногда он язвил над собой, представляя, как будет смеяться Сократ, когда услышит от него об этом. «Все мужчины глупы в любви», – говорил он. Именно по этой причине на свете и существует вино.

Из раздумий Ксенофонта вырвал отдаленный шум впереди. Под слабым зимним солнцем он прищурился туда, куда ушли разведчики, посланные им поглядеть со склона, каким путем лучше идти. На расстоянии полутора сотен шагов они выглядели мелкими фигурками, но их вид заставил сердце тревожно екнуть. Они подпрыгивали и размахивали руками. Что там впереди: неужто нападение? Ксенофонт оглянулся, в очередной раз увидев, как измучились и обносились его люди. Они шли уже так долго, что походили не на войско, а на стаю каких-нибудь изгоев-кочевников. Он начал готовить распоряжения, разыскивая глазами Хрисофа, и в это время увидел, как часть людей, что спереди, бегом устремилась вперед, куда их зачем-то подзывали разведчики. Они тоже зашлись криками и замахали руками.

– Таласса! Таласса ! – вопили они.

«Море!» Море. Ксенофонт сбросил с плеч суму и вместе с сотнями других побежал на гребень холма. Между тем крики впереди становились все громче и неистовей. Море. Они грезили о нем еще с пустыни. Там, впереди, их ждали эллинские поселения, эллинские города, и, прежде всего, эллинские корабли, способные унести их куда угодно. Мужчины и женщины падали на колени и сотрясались в рыданиях, неловко укрывая руками лица. Это были бурные, безудержные слезы облегчения.

Ксенофонт стоял, ошеломленный, в то время как мужчины и женщины стискивали его в объятиях, исступленно благодаря за все, что он для них сделал; за то, что спас им жизнь. Он чувствовал, как лицо ему обжигают слезы, свои и чужие, и, как мог, их отирал, стараясь сохранять хоть малую толику спокойствия.