Конн Иггульден - Сокол Спарты

При разъяренном неприятеле, все еще роящемся на другом берегу, Ксенофонт отдал приказ квадрату двигаться вперед. Наполнить водой бурдюки не было возможности: персидские лучники, разъяренные и униженные тем, как их одурачили, были бы этому только рады. Так что греки пошагали с пересохшими глотками, на зато целые, по земле, на которой уже проклевывалась зеленая растительность. Путь занял весь день, а когда сзади наконец показались оставшиеся персидские всадники, их было чем отвадить: для этого у эллинов теперь имелись и кони, и дротики.

К тому времени как солнце снова начало снижаться, утренняя встревоженность во всех уже улеглась. Теперь самыми насущными проблемами были голод и жажда, хотя место под ночлег на эту ночь вроде бы предвиделось. Разведчики сообщили о брошенном городе, до которого к исходу дня можно было добраться. Его стены вырисовывались на протяжении нескольких часов. Дойдя до него, люди и кони пробрались через древний пролом в стене, по россыпи битого камня. Их встретил сухой горячий запах пыльных улиц, без малейших признаков жизни. Для такого огромного пространства тишина была несвойственной, хотя по стенам тут и там шныряли длиннохвостые ящерицы, срываясь на бегу от страха перед таким обилием двуногих, бесцеремонно нарушающих долго царившее здесь молчание. Все, кто мог, группами разбрелись по всему городу на охоту за чем угодно. Одна такая группа натолкнулась на леопарда, который сильно изодрал одного из охотников, прежде чем сам был пронзен копьем. Другие добывали голубей, а в городе все это время стоял стук камней: это продолжали упражняться пращники, исполненные решимости сделаться угрозой, какой пока только притворялись.

На площади посреди города взгляду Ксенофонта предстала огромная пирамида, около шестидесяти шагов в высоту. Входа в нее нигде не было, равно как и объяснения самому ее существованию. Один из сотников подал ему найденный в дорожной пыли кусок стекла, похожий на выпуклый закругленный глаз рыбы. Внутри некоторых зданий там обнаружились кости, а еще бронзовые доспехи какого-то неведомого воина. Видимо когда-то, в незапамятной древности, город постигло бедствие, равное по силе гневу богов.

Возле реки эллины захватили нескольких пленных – всего с десяток, но их можно было допросить. Одного Ксенофонт для острастки приказал умертвить, а остальных на протяжении вечера допрашивал. В это время его воины раздавали женщинам и детям лагеря скудную пищу. Костры разжигались из дерева, настолько старого и сухого, что оно вспыхивало от одной лишь искры огнива. Запах жарящегося мяса наполнил рты голодной слюной. Вина не было, но в подвалах обнаружились глиняные кувшины, в которых оно когда-то содержалось, а также колодец с чистой водой. Смесь одного и другого оказалась не лишена приятности, и, по крайней мере, напоминала о вкусе винограда.

Один из пленников утверждал, что город назывался Лариса, а другой спорил, что это был Нимруд, некогда столица мидян. Все это приходилось переводить тем, кто знал оба языка, что замедляло выяснение. Ксенофонт прохаживался по гребню городских стен, а пленные бубнили о несметных царских силах внизу. Стратег пообещал им жизнь в обмен на все, что им известно. На кону стояло выживание, поэтому Ксенофонту было все равно, казнить пленных или миловать. Он сказал им об этом невозмутимо и ясно. А те, видя на пыльных камнях мертвое тело товарища, в его слова уверовали и трещали без умолку.

Заслышав вверху тихий свист, он, подняв голову, увидел Геспия и его подопечную, которые по боковым ступеням поднялись на площадку выше уровня стены. Ксенофонт мысленно вздохнул, хотя и улыбнулся этой паре. Стоит ли даже упоминать, что быть вождем означает так мало времени наедине с собой; но иначе не получается. Взять Сократа: старик явно наслаждался обществом других, смотрясь на фоне толпы ярче и живее. Что до Ксенофонта, то ему обыденные разговоры были в тягость. Он предпочитал серьезность цели, свой ум и силу используя на то, чтобы по мере поступления решать ту или иную задачу. Мелькнула мысль, не услать ли эту пару подальше. Но в очередной раз красота женщины заставила его повременить с решением. За долгие века своего существования этот город был местом смерти и жуткой, призрачной тишины. Так отчего бы не оживить его присутствием этой красавицы с вьющейся на ветру гривой распущенных черных кудрей?

– Я сама просила об этой встрече, Ксенофонт, – прямо сказала Паллакис.

– Вот как? – вымолвил Ксенофонт, взглянув на Геспия. У этого юного афинянина вид был такой же влюбленный, как у щенка. Ксенофонт сам удивился непроизвольному уколу ревности, когда Паллакис тронула молодого человека за руку. Возможно, внешне он этого не выдал, однако было подозрение, что Паллакис, вероятно, мастерица в чтении мужских душ.

Ксенофонт вздохнул.

– Госпожа, мне нужно…

Он спохватился прежде, чем повлечь обиду, но вспомнил дисциплину, которую видел в спартанцах. Он должен вести за собою людей. Если это означает конец уединения, то быть посему.

– Госпожа, для чего я могу быть нужен?

– Просто для чувства сближенности, славный полководец, – ответила она, глядя на него большими пушистыми глазами. – Люди напуганы… А напуганные мужчины и женщины – плохие попутчики во всем. Я хотела поговорить о наших шансах.

Ксенофонт, усмехнувшись, повел головой.

– Я был бы плохим стратегом, если б сказал, что они невысоки, ведь так? Но и будущее я предсказывать не берусь, даже как самый скромный оракул.

Его улыбка исчезла, когда в ее глазах он увидел напряжение. Ксенофонт заговорил более серьезно:

– Воли к борьбе мне не занимать. Могу поклясться в том, что буду ответственным за каждого мужчину, женщину и ребенка, что оказались со мною в этом месте. Это мои сограждане, Паллакис. На чужом поле, вдали от дома их, обреченных на смерть или рабство, не бросил и спас Клеарх. Не брошу и я, пока дышу и покуда во мне бьется сердце. – Он подождал, пока она кивнет, принимая его клятву. – Этого же я буду спрашивать со всех, кто с нами: что они могут дать. И с себя в том числе. Кроме того…

Ксенофонт посмотрел вдаль и напрягся так ощутимо, что и Геспий, и Паллакис повернулись туда, куда он сейчас неотрывно глядел, прикрывая брови рукой.

Вдалеке виднелся отряд персидского войска. Похоже, что царь Артаксеркс притомился ждать их сдачи или полагаться на небольшой отряд лучников для расправы с ними. Огромное количество полков надвигалось на заброшенный город – словно пятно на земле, словно буря в пустыне.

– Сколько же их там? – с завороженным ужасом спросила Паллакис.

– Кто ж знает? Восемьдесят, девяносто тысяч? Но и это, должно быть, не все.

– А может, царь вообще вернулся в свои дворцы, – неуверенно рассудил Геспий. – Ведь он, в конце концов, выиграл битву. И отбыл к себе домой, на пиры да парады.