Хелен Кляйн Росс - Опоздавшие

– Тогда не говори, – пожал плечами Винсент. Только исповеди ему не хватало. У него и так сердце разрывалось от потери двух самых дорогих людей.

– Ты всегда был моим сынком.

– Я знаю.

Брайди то ли кашлянула, то ли всхлипнула и вскинула подбородок. Под чересчур ярким светом каютной лампы хорошо читалась мольба, застывшая в ее увлажнившихся глазах.

– Ради тебя я готова на всё. Помни об этом. Ради тебя и твоего деда, упокой Господь его душу.

– Я знаю, – опять сказал Винсент. Но так ли?

Брайди заплакала.

– Вот, возьми. – Она вложила ему в руку книжицу – свой католический молитвенник.

И чем помогут ему эти молитвы?

– Оставь себе. – Он хотел вернуть ей книжку, но Брайди ее не взяла.

– Может, в этих словах ты найдешь утешение.

Выходит, она его совсем не знает? Возникла злость на эти запоздалые и нелепые попытки обратить его в свою веру.

Взвыл долгий гудок.

Брайди мягко оттолкнула Винсента:

– Ну ступай. Ступай себе.

Он поцеловал ее в щеку. Глаза его набрякли слезами. Наверное, они больше никогда не увидятся.

Вдоль борта со спасательными шлюпками Винсент прошел к сходням, доски которых пружинили под ногами, точно клавиши пианино. На случай, если Брайди смотрит с палубы, он отошел подальше и, привалившись к фонарному столбу и уткнувшись лицом в рукав, безудержно разрыдался, ничуть не стесняясь незнакомых прохожих.

Килконли, Ирландия

Сентябрь, 1928

Дорогая Аделаида,

Спасибо за газетную вырезку о Винсенте. Сердце мое возрадовалось, когда я увидела его на фото, такого красивого, в конфедератке, и прочла, что он удостоен премии ректора. Я пишу ему письма, но только мысленно. Не хочу быть обузой. Дай-то Бог, чтобы Хэтэуэи сохраняли добрые отношения с Холлингвортами и ты держала меня в курсе дел.

А ты-то! Выросла до старшей экономки! С собственной гостиной! Теперь тебя не разглядишь из той комнатушки, что послужила мне прибежищем. Я перед тобой в неоплатном долгу.

Ты не поверишь, как у нас тут всё изменилось. Похоже, из прежнего остались только камни в оградах да галки на деревьях. Помнишь картофельные поля Макгиннов? Теперь там стрекочут тракторы и брызжут поливалки. По всей округе машины пугают овец. Так странно видеть триколор вместо старого флага с золотой арфой на зеленом фоне. Даже деньги стали другие – в них столько красного, что достоинство купюры прям просвечивает сквозь карман.

В Килконли я добралась после долгого морского путешествия. Спасибо щедрым знакомцам Винсента, оплатившим второй класс, что так облегчило мою поездку. Целые дни я проводила на палубе в шезлонге, точно английская королева. Однако было тяжко десять дней плыть над могилой Тома, мир его праху. Я всё представляла его в темной глубине.

Минуло двадцать лет, как мы с тобой уехали из дома. Глупо было думать, что всё здесь осталось, как раньше: мама у плиты, отец за бутылкой. Но мне мечталось, что в день моего отъезда время остановилось и всё замерло до той поры, когда я вновь ступлю на родную землю.

Я откинула щеколду на калитке и прошла к черному ходу – мол, не шибко-то барыня. Но там не было звонка, а на стук никто не ответил. Хоть я вернулась в отчий дом, я сочла себя не вправе вламываться без уведомления. Пошла к парадному входу. Дверь открыла Кэтлин, и я маленько обомлела, увидев перед собою женщину средних лет. Наверное, и мой вид ее слегка ошарашил. Она не упала ко мне в объятья и не заплакала от радости, хоть именно этого я ожидала, ведь когда-то мы были очень близки. Может, сдержанность ее объяснялась тем, что она боялась сбить бигуди, накрученные к завтрашнему выходному. Сестра повернулась ко мне спиной и крикнула вглубь дома: «Мам, Брайди приехала!» Вот так я узнала, что мама, слава Богу, жива.

Кэтлин отошла от двери, и я это поняла как приглашение в дом. В прихожей старая вешалка исчезла, я положила пальто и шляпку на стул и прошла в гостиную, где в кресле у камина сидела мама. Тут-то я и увидела, что с ней сделалось. Бедная мама выжила из ума. Ты помнишь кондитерскую Куигли, где их старая матушка сидела, привязанная к стулу? Вот такой же стала и моя мама.

Я спросила Кэтлин, как давно это случилось. Сестра сказала, что писала мне и про маму, и о смерти папы. Даже если так, этих писем я не получила. Что толку писать в пустоту, сказала Кэтлин, и я ее не виню, поскольку сама писала неаккуратно.

Заботы о маме легли на сестру, ибо Дэн поступил в лимерикскую семинарию, Куинн работал на фабрике в Туаме, Маргарет училась в школе медсестер в Шанноне, Нелл уехала в Дублин, где вышла замуж за галантерейщика. Дома жила только Дейзи, записавшаяся на курсы секретарш.

Кэтлин была замужем, но приехала домой, чтобы приглядывать за матерью. Муж и дети остались в доме свекрови в Конге.

Сестра предупредила, что мама никого не узнает. У меня сжалось сердце. Ведь я могла бы ухаживать за собственной матерью, но вместо этого опекала чужого американского отца. Знаешь, Кэтлин ошиблась. Мама-то меня узнала. Узловатыми пальцами она перебирала бахрому шали, укрывавшей ее колени, но, увидев меня, потянулась рукой к моему лицу.

Мама назвала меня по имени, и я едва не расплакалась. Ощутив на щеке ее заскорузлые пальцы, я как будто перенеслась в детство, и все мои годы в Америке показались сном.

Поначалу Кэтлин со мною держалась сухо. Мол, я вся такая из себя культурная, а подарков-то никому не привезла. В доме теперь было газовое освещение, и она всё время за мною выключала свет – мол, счетчик-то крутится. Но я не обижалась. На ее месте я бы вела себя так же. Возвращение блудного дитятки – несказанное счастье лишь для родителя.

Сестра оттаяла, поняв, что я приехала насовсем. И тотчас попутным грузовиком рванула к собственной семье, которую целый год видела лишь от случая к случаю.

И вот теперь я, воплощение дочерней преданности, забочусь о больной матушке. Мне хорошо. Я ей читаю и веду по дорогам ее прошлого, радуясь, что могу не вспоминать события, произошедшие после моего отъезда. Мама онемела, но я знаю, что она меня слушает. Когда я говорю о своем детстве, в глазах ее вспыхивают искорки.

Спасибо, что ты не поверила сплетням. У миссис Холлингворт-Портер свои резоны думать обо мне плохо, но только тебе я открою всю правду. Бог даст, когда-нибудь сядем с тобой в кофейне О’Хёрли (да, она еще существует, хозяйкой там его дочь-хромоножка) и я тебе всё расскажу, ничего не утаивая.

Засим желаю тебе здоровья и благополучия. С твоими родными всё хорошо, я вижусь с ними в церкви, и они постоянно превозносят тебя за щедрые вложения в письма, позволяющие твоим племяшкам учиться в монастырской школе.

Бихмор, Ирландия

Рождество, 1933